Книга Истребитель - Дмитрий Быков

– Бровман, да, – сказал он густым басом. – Левушка Бровман. Он, знаете, с сорок восьмого под этим именем не писал. Он Огнев стал, ну, понятно… Его взял к себе Кожемякин в «Знамя», не журналистом, а правщиком, что ли. Переписывать военные мемуары. Под Огневым он еще немножко в «Науке и жизни» печатался, про то, что у нас во всем приоритет, знаете, было такое поветрие. Что и самолет у нас первый изобрели еще при Иване Грозном, и вертолет – мы (что, кстати, правда), и на полюсах первые мы… Но потом его из партии исключили за дружбу с театральными критиками, ну и он тяжело это пережил. Тем более что коллеги отвернулись сразу, а потом, знаете…

Жена Канделаки, моложавая и молчаливая, принесла им кофе – настоящий бразильский, привезенный мужем из Южной Америки, где его недавно чем-то награждали.

– И с ним инсульт случился, – хмуро сказал Канделаки, – а у меня у самого тогда, знаете, были неприятности… по самолетной части… Жена его выходила как-то. Я про него поздно вспомнил, уже это был пятьдесят второй, наверное. Он очень бедствовал. Я его силой заставил взять сколько-то денег, а он хоть и еле говорил, но просил не звонить. Не хотел, чтобы я его видел таким, ну и знаете… как это говорится: тот страждет высшей мукой…

Корнилов сильно удивился и не сумел этого скрыть.

– Почитываем, – сказал Канделаки. – Ну и вот. Я позвонил еще в пятьдесят третьем, когда начало все это отпотевать… Но мне сказали, что они переехали на другую квартиру. Там, на Стромынке, телефона не было. Это тогда был край Москвы, теперь застроено, наверное… Вот, может быть, эти данные вам помогут как-то. Если разыщете, дайте знать. И от меня, конечно, приветы.

Он подарил Корнилову брошюру о себе, широко на ней расписался и велел обращаться с вопросами, если что.

Отсюда уже можно было плясать: в «Знамени» нашли учетную карточку Огнева, в ней был новый адрес, но оттуда он переехал в отдельную квартиру близ Рогожской Заставы; в горсправке по адресу дали телефон, и через пару дней Корнилов уже просил к телефону Льва Матвеича, и дрожащий шамкающий голос, принадлежащий, судя по всему, дряхлому старику, хотя и ровеснику Канделаки, сказал ему «Слушаю».

– Я сын Петра Корнилова, вы, наверное, помните, журналист, «Известия». Я хочу с вами побеседовать по истокам космонавтики, для газеты…

Старик долго молчал.

– Приходите, – сказал он и назвал адрес, который Корнилов уже знал. И на следующее утро Корнилов туда отправился.

Встрече с Бровманом предшествовал странный, даже загадочный эпизод. Когда Корнилов подходил к дому на Рогожке – это была одноподъездная блочная башня в девять этажей, – в небольшом скверике, полном свежей зелени, внезапно, словно соткавшись из воздуха, перед ним нарисовался человек, которого, Корнилов мог в том поклясться, секунду назад там не было. Он проступил, как фотография в проявителе: только что на его месте были деревья, скамейка, куст какой-то, возможно, бузина – Корнилов хорошо разбирался в технике и плохо в природе, – но теперь это явно и отчетливо был человек, который как-то так слился с пейзажем, что обнаружить его не смог бы и самый придирчивый сыщик. Может, причиной тому была одежда странной расцветки, Корнилов никогда такой не видел: ветки, листья, наверняка охотничий камуфляж, но где же такой шьют, – а может, странная поза: он не шел, а словно пластался, двигался на полусогнутых ногах, стараясь так вписаться в пейзаж, чтобы ничем себя не выдать; да и лицо было зеленоватое, или показалось? Человек обратил на Корнилова живые светлые глаза, и очеркист увидел, что перед ним старик, хотя и чрезвычайно гибкий; он рассеянно скользнул взглядом по молодому, но уже известному автору и снова пропал, как не был, – сколько Корнилов ни вглядывался, он не мог его различить в десяти шагах.

– Однако, – сказал очеркист и поднялся на третий этаж.

Дверь открыла высокая женщина лет шестидесяти, вероятно, жена; провела его в единственную комнату, а сама ушла на кухню. Бровман в самом деле был очень дряхл; видно было, что к приезду гостя он тщательно побрился, но был в пижаме, зеленой в черную полоску, левая рука была полусогнута и дрожала, тряслась и голова. Он опирался на стул. На столе лежала толстая машинопись.

– Вот тут… все, – сказал Бровман, сильно волнуясь.

– Да зачем же вы беспокоились, я несколько вопросов… – засмущался Корнилов.

– Тут все, – продолжал старик, – я расшифровал записи, перепечатал из блокнотов. У меня дневники с тридцать третьего года. Я вас ждал. Я знал, что понадобится. Сейчас.

Ему нужна была пауза, он отпил холодного чаю.

– Я знал, что это все пропасть не должно, – заговорил Бровман, опустившись на кровать и правой рукой указав Корнилову на стул. – Я вас раньше ждал. Но после Гагарина мне уже ясно стало, что вы придете. Я настолько это знал, что не хотел звонить сам никому. Хотя помнят, наверное. Но мне хотелось, чтобы пришли. Я никогда не любил… навязываться. – И голова у него затряслась сильнее.

– Я думаю, вы сами еще напишете, – сказал Корнилов, желая утешить его.

– Я-то? – усмехнулся старик. – Я-то… да. Я это печатал, когда еще немного… мог. Машинку продали потом. Сейчас уж какое… Я сейчас, чтобы как-то тренировать ум, решаю только кроссворды. Но много слов, которые не знаю. Не уследишь.

– Я хотел спросить, – приступил Корнилов к заданию, – прежде всего, как вы думаете: почему погиб Волчак, нет ли каких-то обстоятельств, о которых не говорили?

– Искали тогда, – блекло ответил старик, – искали… Но это ведь не то что конструктивное… это не то, что в смазке что-то или опилки в двигателе, как они искали… Волчак погиб почему? Ну, потому, что он был Волчак… потому что герой… должен был погибнуть… Вы Гагарина сейчас берегите, а то Гагарин тоже погибнет. И еще бы, конечно, хотелось, чтобы Гагарин не захотел стать… Председателем Совета Министров…

Корнилов понял, что старик заговаривается.

– Это же, это же… – говорил Бровман, не глядя на него, смотря куда-то на книжные полки, где стояли в основном издания тридцатых годов, – это было такое время отличников. Они все были отличники, я их знал. А потом пришли троечники, ну и развалили все. На водородную бомбу их еще хватило, но это же еще бериевский задел. А сейчас… они же троечники. Вы посмотрите на него, – он явно имел в виду редакторского тестя, – он же говорить не может. Разве Сталин так говорил? А этот говорит, как баба базарная. И все у него такие, он себя окружает теми, кто еще глупей. Это всегда так.

– Вам, кстати, привет от Канделаки Владимира Константиновича, – сказал Корнилов, чтобы увести старика от ненужной темы. Он, видно, давно ни с кем не говорил, а ворчание его все равно не годилось в печать.

– Кандель, да, – сказал старик, не удивившись. – Хороший мужик Кандель. Он как-то соскочил. Иначе бы тоже… Он понял. Вообще начитанный был, все читал. Как-то сбежал на войну… На войне, как ни странно, можно было спастись. Ну и сначала Халхин-Гол, потом финны… В Испанию его не пустили, в Испании Петров был. Но Петров не смог соскочить, там другая была история. Я тут пишу.