Книга Смута. Том 2 - Ник Перумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А если она Юлю в больницу сдаст? – заспорил Михаил.
– А как мы там без Юли? Машины – это хорошо, но вот так, как она, – никто не умеет!
– Вы про Никанорова не забыли, товарищи мушкетёры? – насмешливо осведомился Стас.
– Я не забыла, – сказала Юлька. – Вот только думаю, что добраться до машины его вы не сможете.
– Это ещё почему? – дружно возмутились Стас, Паша и Михаил.
– Не подпустит он никого к ней, я ж его знаю.
– А как тогда?
– Есть тут одна идея… – И Юлька заговорила.
Петербург, декабрь 1915, Ленинград, февраль 1973
Вновь открывшаяся по прежнему адресу «Вена» гуляла шумно и весело, хоть и без модных цыган (эти пели-плясали на Островах). Вот и сейчас – время к полуночи, приехала «богема».
Сдвинуты столики, за ними – всё сплошь известные личности, иные – в военной форме, с орденами. Во главе – Аркадий Аверченко, в неизменном своем pince-nez, с высоко зачёсанными назад волосами, в руках – знаменитая его пивная кружка, именная, уцелевшая во всех передрягах.
Сидят вокруг те, кто составлял славу «Сатирикона»: Саша Чёрный, Тэффи, Дон Аминадо – у последнего рука на перевязи, воевал, прошёл весь путь корниловской дивизии. Сидят и другие, правда, несколько стульев пустуют. Их никто не занимает – словно ждут, что старые товарищи ещё появятся…
И там же среди «сатириконцев» затесался (и отнюдь не потерялся) наш старый знакомый – Яша Апфельберг, рядом с массивным Куприным. Куприн за что-то горячо благодарит Яшу, а тот лишь смущённо краснеет:
– Да что вы, Александр Иванович! Я ж так, всего лишь чуть-чуть пособил… ну, сыскались и у меня в Чека знакомые, так у меня полгорода знакомых, Александр Иванович!
Куприн лишь качает головой.
– Кабы не ты, Яша, сидеть бы мне не здесь, с вами, а лежать… на Кронверке, где великих князей расстреляли…
Яша скромно улыбается. На коленях у него весьма непосредственно устроилась красивая молоденькая дама, в которой почти невозможно узнать прежнюю товарища Сару, сотрудницу отдела печати питерской ВЧК… Она обнимает Яшу за шею, смеется.
Аверченко встаёт, в руках у него какие-то листки.
– Господа, господа!.. Вот послушайте, набросал тут кое-что…
Он начинает читать, и все обращаются в слух.
– «С грохотом, стоном и визгом несётся с тёплого юга на холодный север огромная железная птица, дымящая и пыхтящая с натуги, несётся, как бешеная, на север – вопреки инстинкту других птиц, которые на зиму глядя тянутся не с юга на север, а с севера на юг. И чрево той птицы, этой первой ласточки, – которая сделает весну, – набито битком разным русским людом, взор которого, как магнитная стрелка, обращён к северу, а на лице написана одна мысль, звучащая в такт лязгу колес: «Что там? Что там? Что там?»…
Там у них всё! Жёны, оторвавшиеся от мужей, мужья от жен, дети от родителей, там десятки лет свивавшиеся гнезда, там друзья, привязанности, дела и воспоминанья – там всё, что было так прочно налажено, так крепко сшито, – и целый год, считай, никто не имел ни слуху ни духу: «Что там, что там, что там?»…»[15]
Аверченко читает отлично. С чувством, но одновременно и с какой-то почти неуловимой самоиронией. Его слушают. И только нетерпеливый Яша что-то шепчет на ухо лукаво улыбающейся даме у себя на коленях.
В шумной и веселой «Вене» никто не озирается по сторонам. И никто не обращает внимания на хорошо, но без вычурности одетую молодку в коротком полушубке и цветастом платке. Она решительно тащит за руку могучего сложения мастерового, правда, тоже во вполне приличном пальто с меховым воротником.
– Вот он, изменщик! – Молодка оказывается рядом с Яшей. Аверченко останавливается, глядит сперва с недоумением, но затем начинает хохотать – потому что молодка в полушубке, не тратя время даром, удалым взмахом, точно заправский кулачный боец, отправляет визжащую даму с колен Яши Апфельберга в самый настоящий «нокаут», как сказали бы любители английского бокса.
Шум, крики, мастеровой пытается остановить молодку, но та хватает со стола тарелку с недоеденным Яшей жарким, после чего со всего маху опускает нежный фарфор прямо на голову бывшему товарищу, а ныне – вполне себе господину Апфельбергу.
– Даша! – слабо пищит означенный господин. – Дашенька, милая, я сейчас всё об…
Бац! – и об голову Яши разлетается уже графинчик тонкого стекла.
– Я тебя, изменщик, давно уже заподозрила! Ишь, речи умные он со мной, видите ли, вести не может! «Ровня мне нужна», так, милок?! Ну, я тебе покажу ровню!..
– Даша! – вмешался наконец мастеровой. – Пошли отсюда, Даша!
Писатель Куприн только качал головой, глядя на происходящее. Тэффи аж вскочила на стул, чтобы лучше видеть. Саша Чёрный аплодировал.
– Мы, казачки, изменщикам не спускаем! И спасибо скажи, что у меня скалки под рукой не нашлось!..
Яше досталось изрядно, по виску стекала кровь. Его дама кое-как сумела подняться – Даша расквасила ей нос.
– Какой пассаж! – воскликнул Аверченко. – Дарья, уважаемая, прошу вас, остановитесь!.. Пожалейте этого бедолагу, он уже достаточно наказан!..
Мастеровой гневно фыркнул:
– А нечего было казачку обижать!
– Верно! – поддержала его вдруг Тэффи. Резво, несмотря на свои сорок три года, спрыгнула со стула, подбежала к рабочему, схватила за рукав. – Казачек обижать нельзя! Милостивый государь, вы имеете честь знать эту нашу Брунгильду?
– А ты на Мишу не заглядывайся! – отрубила Даша, презрительно пихнув Яшу на прощание. – Не по тебе он!.. Идём, Михайло!..
Аверченко меж тем уже успокаивал метрдотеля и официантов.
– Всё в порядке, всё хорошо, убыток покроем!.. Да, и принесите полотенец, не видите – голову рассекли человеку!..
– Эх, Михайло, что ж делать-то теперь мне… с чем пришла, с тем и ухожу… Да только и идти-то особо некуда. В Питере никого, в станице родня не примет…
– Даша, постой… Как так вообще вышло-то?
– Да вот так и вышло, Михайло. Заскучал он со мной-то. Я казачка простая, хитростям не обучена. Любить умею, с ухватом на нечистого выйду, хозяйство веду… а вот чтоб умные речи про стихи всякие – это не могу. А Яшке-то изменщику, видать, и впрямь это нужно было. Чтобы он умные слова бы говорил, а барышни в рот глядели да восхищались. А я, что я… Баба простая да глупая…
– Перестань, Даша, ну какая ты глупая! – Жадов не утерпел, взял Дашу за руку. – Ты Яшку любила, холила да лелеяла, выхаживала, пока он раненый валялся. Всё по чести сделала!
– А толку? – горько бросила Даша.
– Какой же
