Книга Смута. Том 2 - Ник Перумов

с Игорьком росли, и месяцы, проведённые в другом временном потоке, не могли не сказываться.

Это было самое трудное, самое горькое возвращение. Конечно, было условлено всё, что только могло быть условлено, обговорены даты, написаны послания для Стаса и других соратников профессора; и всё равно Юлька горько плакала, когда настала пора отрываться от потока.

Возвращение было нетрудным. Ученики Николая Михайловича молча вскрыли адресованные им конверты, но о чём там шла речь – Юльке так и не сказали.

Как-то незаметно, потихоньку-полегоньку проходила зима 1973-го. Прилетела в отпуск мама; побегав по инстанциям, они с Юлькой стали обладателями заветных ключей от собственной квартиры. Мама опять плакала, только теперь от счастья.

…А потом как-то так вышло, что возвращаться на Чукотку из отпуска оказалось необязательно. Какие-то планы пересмотрели и скорректировали, «группу урезали», и мама осталась в Ленинграде.

…Переводиться в другую школу Юлька отказалась наотрез, хотя добираться на улицу Войнова с Пискарёвки было непросто – долго трястись на «сотке» (автобусе номер 100).

Место Игорька в классе теперь пустовало. Юлька узнала, что его документы «забрали в связи с переездом», и где он теперь будет учиться – никто не знал.

Всё это время Юлька несказанно мучилась. Мучилась, раздираемая сомнениями – что делать? Признаться во всём маме? Но мама едва ли поймёт профессора с Марией Владимировной: для неё «беляки» были лютыми врагами, которых победили доблестные красные конники Будённого и Ворошилова. Пару раз Юлька осторожно подступала к этой теме, но мама только отмахивалась. Она была так счастлива внезапно свалившейся на голову квартирой, что даже не задавалась вопросом, откуда взялся этот неведомый родственник.

Юлька в одиночестве брела теперь из школы домой. Визиты в институт прекратились; она попыталась как-то пройти в другой поток сама, без машины, но ничего не получилось.

Приближался, однако, назначенный день, когда Юлька должна была провести с собой в пятнадцатый год учеников Николая Михайловича, всю его лабораторию, посвящённую в тайны. И – мыслимое ли дело?! – тут внезапно объявился пропавший то ли в новгородских лесах, то ли в ином потоке дядя Серёжа. Товарищ Никаноров.

Он подстерёг Юльку у школы. Вынырнул из-за угла, огромный, небритый, исхудавший. Глаза горели недобрым огнём.

– Ну, здравствуй. – Он нависал над Юлькой, и ей вдруг стало очень страшно.

– Зд-дравствуйте… –   выдавила она кое-как.

– Поговорить бы надо. Пойдём-ка!..

– Я без мамы ничего говорить не буду и никуда не пойду! – Юлька попятилась.

– Ты, дрянь, пойдёшь со мной, потому что я так сказал! – и он попытался схватить её за руку.

Юлька отпрыгнула, пулей влетела в школьный вестибюль. По счастью, нарвалась прямо на директрису Эльвиру Николаевну.

– Юля! Что случилось? На тебе лица нет! Кто тебя обидел?

– Н-никаноров… –   зубы у Юльки клацали.

– Никаноров? Кто он такой?

– Д-дальний р-родственник… он… он меня утащить хотел…

Никаноров – лёгок на помине – как раз появился в дверях.

– Юлия! Немедля сюда!

– Гражданин! – Эльвира Николаевна была женщиной боевой и решительной. У неё даже секретари райкома по струнке ходили. – Вы кто такой? По какому праву пытаетесь тут схватить ребёнка? Вы кто, отец?

– Дядя! – рявкнул Никаноров.

– У ребёнка есть мать. Без её разрешения никакие «дяди» никуда никого не поведут. – Эльвира Николаевна загородила собой перепуганную Юльку. – А будете тут буянить – враз милицию вызову.

Никаноров подался назад:

– Гражданочка. Вы не понимаете. Девочка растёт без отца, я ей его заменяю…

– Что-то я вас, гражданин, ни разу на родительских собраниях не видела, – отрезала директор. – Покиньте помещение, немедленно. А ты, Юля, не бойся. Я сама тебя домой провожу. Посидишь у меня в кабинете, уроки сделаешь. Маме твоей я сообщу.

…Юлька всё рассказала ученикам Николая Михайловича. Стас выслушал её и сказал:

– А давай-ка мы с тобой порадуем полковника Петрова. Пусть его контора теперь с Никаноровым разбирается.

– Нельзя, – вздохнул Миша. – А если машину найдут? Или записи? Или сам Никаноров, как говорится, «расколется»?

И все посмотрели на Юльку.

– Машину его надо уничтожить, – вдруг вырвалось у неё холодно-яростное. – А его самого…

– В дурдом его, вот куда, – буркнул Паша. – А машину найти и впрямь надо. И спалить. Нечего никаноровым всяким по потокам шляться, революции устраивать!

Хотя прямых доказательств не было, но никто из сотрудников не сомневался, что в Петербурге 1914-го не обошлось без «дяди Серёжи».

– А другую машину они не смогут построить? – забеспокоилась Юлька.

– Если Никанорова и впрямь в палату номер шесть упекут, то восстанавливать будет некому, – убеждённо сказал Стас. – Я немного с его группой был знаком. Там историки. Убеждённые, э-э-э, коммунисты. Без Никанорова не справятся, я уверен. Он любил всё держать в своих руках. А даже если записи и есть, то это не транзисторный приёмник, так просто, по схемке, не спаяешь.

– Когда мы уйдём, тут не должно ничего остаться, никаких материалов, – кивнул, соглашаясь, Михаил. – Чтобы нипочём не смогли бы восстановить.

– А… вы тоже? – беспомощно пролепетала Юлька. – Я слышала, но думала… надеялась…

Двери захлопывались одна за другой. Она останется тут совершенно одна.

– И мы тоже, – кивнул Стас. – После всего, что Эн-Эм рассказал… и что ты нам поведала, Юля… Что нам тут делать? А там – непочатый край работы! Сделать Россию самой сильной, самой богатой, самой процветающей – разве это не достойная цель? Так долго был полный запрет на усовершенствования… на серьёзное вмешательство…

– Разве что вот Пушкина спасли, – буркнул Миша.

– А Лермонтова не сумели… –   вспомнила Юлька.

– Да, не смогли… но всё равно… нельзя было нарушать целостность потока – так мы тогда думали. Потому что хотели этот исправить.

– А этот уже, похоже, не изменить…

– Теми способами, что Эн-Эм думал, – нет, не изменить, Стас. Потому мы, Юленька, и уходим.

– А как же… родители? Дети?

– Мы все холосты, – сказал Стас. – А родители… мои, например, на Камчатке. Вижу их раз в год. Но уж раз в год-то выберемся, нет?

– Само собой, – кивнул Михаил. – У меня вот только мама… в Ташкенте. Но там и братья и сёстры есть, племянники… Ей одиноко не будет. А их я тоже раз в год видел. Письма разве только, ну так письма передадим.

– Главное, чтобы комитетские до новой базы не добрались, – вступил Паша. – А у меня родители умерли, так вот получилось уж, Юля.

– Простите… –   пробормотала Юлька, опуская голову.

– Это давно было, – спокойно сказал Паша. – Авиакатастрофа. В общем, мне тут без Эн-Эм и ребят – совсем делать нечего. Так что мы все пойдём. Как базу докончим – так, чтобы никакая контора глубинного бурения[14] не добурилась бы.