Книга Религия бешеных - Екатерина Рысь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И быстро отдернула руку. Нет, мы это все уже проходили…
Он перехватил мою кисть и упрямо притянул ее к груди. Теперь побитый, недоласканный зверь требовал, чтобы его любили. Я спрятала улыбку за его спиной, в густой горячей темноте. В самом сердце счастья, на пороге сна. Крепко обхватив своего любимого зверя. Какой он все-таки смешной…
— Я же говорила: красивый мужчина…
Я произношу это чуть насмешливо — и понимаю, что мой голос снова камнем проваливается в самый нижний регистр, а губы пробуют на вкус коварный яд змеящейся улыбки. У меня уже все хорошо. Я снова рядом со своим мужчиной. Самым красивым мужчиной…
Соловей собирался в Бункер как на бал. Весь следующий день он чистил перья… Птица за это время уже облезла бы! Я измучилась наблюдать, как этот дурно заштопанный Франкенштейн бережно и тщательно закрашивал в противоестественный мертвенный цвет и без того почти мертвецкие синяки под глазами…
Зачем? Какая разница? Разве это может иметь хоть какое-то значение — то, как выглядит красивый мужчина? Красивый мужчина может выглядеть уже как угодно…
— А я ведь ничего не знала…
Я осторожно тронула эту перетянутую струну, только когда убедилась, что тема не является запретной. Я вообще уже не представляла, как он будет в этот мой приезд общаться со мной. Его сакраментальное «Ты не можешь здесь остаться» я ожидала услышать уже вместо: «Здрасте»… Во блин, запугал бабу… Но утром он со мной заговорил с безупречной теплотой. А больше не с кем…
— Мне Тишин только вчера сказал… Вся моя истерика ему досталась… Но, представляешь, я все это время дома места себе не находила…
— Предчувствие?
— Я почти знала… Сережа, кто? — тихо, как бы невзначай, проговорила я. В поднятом на меня взгляде было слишком много тяжелой темноты, глухих, закрытых, в тугой клубок закрученных мыслей. И как-то слишком внимательно взгляд прочертил мое лицо…
— Да там, — на секунду увел он глаза куда-то в сторону, — пара каких-то скинов…
Имен он мне не назвал…
Потом однажды я слышала, как он говорил кому-то: «…с ними все ясно… Они в Самаре спровоцировали драку между скинами и нацболами, приехали в Нижний — там была такая же драка, приехали в Москву — там то же самое…»
— Я сначала не стал ничего предпринимать, — как-то противоестественно безалаберно поведал мне Соловей, — а потом начал их сажать за вооруженное нападение. Пришел в милицию с заявлением, что у них было оружие. И мне говорят: мы сейчас на тебя дело заведем за дачу заведомо ложных показаний. Я думаю: опа, пора сваливать. Сначала спрятался на квартире, а потом уехал на автобусе вместе с челноками…
— Я тут с Папой встречался… — загадочно обмолвился Сол.
— Ну и как? — мгновенно подобралась я. Папа там, наверное, уже ножи точит. Еще бы. Заговорщики в строю…
— Ну, все обсудили, до всего договорились. Хотят они союз оппозиции — ладно, пусть будет…
Ну, слава богу, а то ведь без твоего благословения Папе — труба…
Так, я не поняла, а что там с обещанным расколом?!
— Я поеду в гостиницу. Катя останется здесь… — Это он убегающему на концерт Rammstein мальчику-мажору Бегуну объяснял расстановку сил.
— А поподробнее? — не поняла я.
— Не надо тебе в гостиницу. Завтра прямо на съезд приезжай… А вот уже после съезда вместе поедем сюда… А пока — посидишь здесь в тишине, в одиночестве на природе, подумаешь. Попишешь… — как-то прямо-таки уж слишком дешево соблазнял он меня.
Кому попишешь, оперу, что ли?! Я относилась к этому «соблазнению» с изрядной долей сарказма. А ты не боишься, что я буду действительно просто сидеть? И не кинусь разгребать тот чудовищный… Чудовищную грязь, которую вы тут умудрились развести. За две недели так засрать дом! Уму непостижимо…
На кухне — классическое «время пить чай», чистой посуды — пара завалявшихся где-то в хозяйских запасниках тарелок. На горы остальной посуды — страшно взглянуть. Окаменевшее дерьмо мамонта… Еще страшнее смотреть на плиту. Сплошной слой черной, намертво пригоревшей грязи минимум в мой мизинец толщиной — этого достаточно, чтобы не отмыть плиту уже никогда. Ну как они так умудрились?!
Утром добавилось море собачьей мочи в коридоре. Как раз там, где под лестницей громоздится обувь. Кто-то выпустил эту нечисть из комнаты, но не открыл ей дверь на улицу… Дерьмо с лестницы Соловей еще утром убрал сам. Мы, все остальные, встали гораздо раньше Соловья и уже успели привыкнуть к тому, что оно там лежит. Хозяйка пусть приезжает — и убирает… «Футбольное поле» на втором этаже, казалось, превратилось в одну сплошную пепельницу. Никогда не знала, что окурков, смятых газет, пивных банок, вонючих очистков и объедков по всему полу могут быть горы. Так, чтобы через это уже нельзя было пройти… Охренеть. Диагноз: «Здесь живут нацболы»…
А теперь предлагалось жить мне…
Очень выгодно: запереть в хлеву женщину с патологической страстью к чистоте. Вот только она не настолько патологическая. И женщина, и страсть… И может быть, ты этого не знаешь. Но понятия «женщина» и «бесплатная прислуга» не обязательно должны быть тождественны…
Максимум, что я тогда сделала, — изобрела посудомоечную машину. Он посолил, поперчил — и поставил аквариум на огонь… Гору посуды с намертво присохшим жиром я сгрузила в ведро с водой, добавила «Фэйри» — и поставила кипятиться. То есть сделала только то, с чем можно было брезгливо справиться двумя пальцами. Теперь, когда им понадобится какая-нибудь ложка, им придется — ха-ха — нырять за ней в ведро и домывать…
Нина Силина из всех ведер для невымытой посуды признавала, помнится, только помойные…
Не, Сережа, я без тебя здесь ни на секунду не останусь. Нашел девочку. Я нутром чую подставу. Малейший намек на малейшую подставу. А уж после того, как кто-то обмолвился, что вечером собирался приехать Аронов…
И что он здесь увидит? Тонны окаменевшего дерьма — и я посередине всего этого великолепия. Как цветок в пыли. До кучи. Чтобы добить его окончательно. Или чтобы мы добили друг друга… Не, Сережа, не дождешься. Чтобы я, как глупая овца, покорно стала по полной программе огребать за чужое…
«В этом движении ничего не произойдет, за исключением того, чего хочу я»
Если Тишин сейчас выйдет из партии, получится, что захват Минюста и жертва, принесенная севшими ребятами, — все было напрасно. Громов — «тишинец», есть теперь такой термин. Он сел, чтобы поднять значение Тишина в партии…
…Толпы панков-призывников в чудовищных красных футболках с огромной белой мишенью на животе и — масонской символикой посередине…
