Книга Точка возврата - Валерий Хайрюзов

— Какие песни, ведь немцы были под самой Москвой! — удивленно протянула Саяна.

— Мы, на них глядя, сразу поняли: немцев сюда не пустят, — все тем же неторопливым говорком продолжала Фаина Тихоновна. — А как они пели! Один стрельнул глазами в мою сторону, видно, я ему приглянулась, и вдруг запел:

Черный ворон, черный ворон, Ты не вейся надо мной, Ты добычи не дождешься, Черный ворон, я не твой…

— А вы, молодой человек, пейте, пейте молочко, — прервав свое пение, неожиданно проговорила старушка. — Когда сюда маленькую Яночку привезли, у Нилы молока не было. Она ж в аэроплане родила, страху натерпелась. Так ее этим козьим молоком выходили. Вон, какая краля выросла!

— Фаина Тихоновна окончила медицинский, после войны вышла замуж за бурята и уехала на Байкал, работала в районной больнице, — сказала Саяна. — Она в Бурятии заведовала больницей. Это она организовала тот самый санитарный рейс. Вот про кого надо снимать фильм! Баба Фая, Георгий Петрович — тот самый летчик, который вывозил маму, когда я родилась.

— Летчиков я уважаю, — глянув на меня, ответила Фаина Тихоновна. — Тогда мне в больницу пришло сообщение, что в верховьях Иркута утонули люди и что есть пострадавшие, которым необходима помощь. Я к Торбееву. Он тогда директором рудника был. Он, надо отдать ему должное, откликнулся сразу же. Послал туда конных и позвонил в город, заказал самолет. Девочка там после купания в воде подхватила двустороннее воспаление и умерла.

— Это была Жалма, — сказал я. — Дочь Бадмы Корсакова.

— Да, они нам дальней родней доводились, — ответила Фаина Тихоновна. — А Миша Торбеев тогда нам, конечно, помогал. Я его уговорила, и он построил в Ниловой пустыне для рабочих рудника водолечебницу. И с оборудованием для больницы помогал. Тогда другое время было, он партийным был. Это теперь они начали себе дворцы городить. Посмотрите, какое сегодня у него окружение? Вместо глаз — доллары. Здесь на Пасху директор «Востокзолота» Шнелле с женой приезжал. Они барскую усадьбу Цука купили и начали там виллу строить. Хотят весь парк сеткой отгородить, но мы им не позволим. Его жена вся такая пасхальная, культурная с виду, головка платочком повязана. Но хватка у нее — волчья. Торбеевы у них для прикрытия, они ими вертят, как хотят.

— Но они и на церковь деньги дают, — сообщила Саяна.

— Дают? Год назад было дело — перевели. А сегодня все деньги на дачу. Посмотри, куда идут машины одна за другой, — к Цукам. А пока твой Вадим ума наберет, много время пройдет. Сейчас он вместо того, чтобы делом заниматься, по деревне на машине гоняет.

— Во-первых, он не мой, а во-вторых, у него отпуск.

— От безделья угорел, — усмехнувшись, сказала Фаина Тихоновна. — Денег много, вот от них-то люди и портятся.

Бадма говорил, что буряты делили мир на три составляющие: верхний, средний и низший. И время у них было тоже разделено: прошедшее, настоящее и будущее. «В каком же времени пребываем мы? — размышлял я, поглядывая на говорливую старушку. — Действительно, чудны дела твои, Господи! Рокоссовский, Кутузов, бабушка Фая, которая работала в Орлике и которая знала Торбеевых, Шнелле, мою бывшую жену. Время будто спрессовалось. С одного конца — Чингисхан, Батый, с другой — Мюрат, Рокоссовский. Какие сценарии придумывает жизнь! Точно здесь, в этом дворе, в этом месте, кто-то специально расставил декорации для исторических персонажей. Уже нет того государства и многих из тех людей, которые отдавали жизнь за нашу страну, которые ночевали здесь, просыпались, выходили во двор, пели песни. И здесь, в ближайшем огороде, монастыре, рвались бомбы. А после сюда же прибегала маленькая Саяна. Непостижимо!»

Вечером Саяна решила показать снятые ею на раскопках в Ольвии слайды. Как выяснилось, во время учебы ей довелось каждое лето ездить туда на практику.

— В начале века в Ольвии нашли захоронение, которое отличалось от всех, что встречались прежде, — развешивая на стене белый экран, начала рассказывать Саяна. — В одном из склепов обнаружили мужчину и женщину, и выяснилось, их захоронили в одно и то же время, что было несвойственно грекам. У них не существовал скифский обычай, когда после смерти мужа жена должна была уйти из жизни сама. Греки в рот умершему клали мелкую медную монету — обол, для того чтобы Хорон перевез его душу через реку Стикс. В данном же случае у покойника во рту была одна монета, а у его спутницы — две. Археологи назвали молодых людей греческими Ромео и Джульеттой. Его имя было Евресивий, а ее Аретта.

Я слушал ее и думал: а для чего человек, тот же археолог берет лопату и перерывает горы земли? Для чего нам нужно наше прошлое? Мы можем заглянуть неглубоко, скажем, в свою прошлую жизнь, можем чуть-чуть поглубже, в жизнь своих родителей. Но что нам дают раскопки, которым сотни и тысячи лет? Чтобы лучше понять самих себя? И сделать для себя какие-то выводы? Да, мы многое не знаем о том, что делали и чем жили наши родители. Но скептики говорят, что история учит тому, что ничему не учит. Говорят, лучше всего учиться на ошибках других. Но почему мы с завидным упорством повторяем собственные…

Меж тем, увлекшись прошлой жизнью, Саяна продолжала показывать слайды и рассказывать о тех, кто появлялся на белом во всю стену экране. Наконец-то появилась и она, худенькая девчонка в джинсах и закатанной по локти рубашке с огромной амфорой на плече. А уже на следующем слайде рядом с нею стоял высокий красивый парень. Голова его была обвязана зеленым платком, а в руке он держал огромную рыбу. Но Саяна, не комментируя, вставила следующий слайд.

— У вас, я вижу, там были рыбаки? — заметил я.

— Это мой бывший муж, Сергей, — помолчав немного, ответила Саяна. — Мы с ним вместе ездили в экспедиции.

— Где же он теперь?

Я хотел сказать, в каком пруду или реке он сегодня ловит рыбу, но посчитал, что этот вопрос будет ей неприятен, и промолчал. Но она все же ответила:

— Он ездит с другой. — И тут же, в свою очередь, спросила: — А ваша жена чем занимается?

— Ездит с другим, — в тон Саяне отшутился я.

— Я вам сочувствую. Мне было непонятно, почему вы такой большой и одинокий. А когда заскочили на пень, то я догадалась — вы большой ребенок.

Я сделал вид, что не расслышал ее слов, пытаясь по интонации определить, чего в них было больше: сочувствия, жалости, констатации факта или простого женского участия. Была бы возможность, эти слова я бы попробовал на зуб, но они, как птички, выпорхнули и в данной ситуации могли означать только то, что мои личные дела, да еще на фоне того возраста, в котором я пребывал, вызывали в Саяне сочувствие и не более того.

О семейной жизни, которая сложилась не так, как бы того хотелось, обычно не рассказывают. «Все проходит, — говорили древние. — И костры прогорают, как бы ярко они ни горели». А мимолетные связи, на день, на месяц, которыми порою заполняют свое одиночество, нет, это было не для меня. Лучше быть одиноким в одиночестве, чем делить несчастье на двоих. И эту правду лучше держать в себе, а не вытаскивать на всеобщее обозрение.