Книга А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис

Откуда мне это известно? Скажем так: во время своих странствий я познакомился с внутренними состояниями, которые сокращают расстояния между людьми. Порой, несмотря на то что физически мы находимся так далеко друг от друга, мне удавалось приблизиться к тебе, оказаться в самом сокровенном твоем уголке. Я чувствую то, что чувствуешь ты. Отсюда.

Надо торопиться. Я должен успеть на ночной поезд, а в глазах у меня, как я только что заметил, что-то посверкивает по краям.

Так вот, с моей стороны было бы нечестно рассказывать тебе все это, не давая другой пищи для размышлений. Предложение — так это можно назвать. Однако характер этого предложения таков, что молодому джентльмену (даже такому, как я, который бросил носить нижнее белье) негоже доверять его письму. Мне придется сказать тебе это при личной встрече.

Когда она произойдет, не знаю. Я уже три недели в Индии, а, кроме Калькутты, ничего не видел. Хочу посмотреть Ганг — туда я сейчас и направляюсь. Хочу побывать в Нью-Дели и в Гоа (где в соборе выставлено нетленное тело св. Фрэнсиса Ксавьера). Интересно было бы посетить Раджастан и Кашмир. Ларри по-прежнему собирается встретиться со мной в марте (погоди, про Ларри я тебе еще расскажу!), чтобы заняться работой, которую нам поручил проф. Хьюз. Короче говоря, я пишу это письмо, потому что если ты и вправду на стадии номер один, то у меня, возможно, недостаточно времени для того, чтобы лично воспрепятствовать происходящему. Я слишком далеко, чтобы рвануть на полной скорости по мосту через бухту Сан-Франциско в спортивной машине и ворваться на церемонию (кроме того, я ни за что не стал бы закладывать дверь с помощью распятия).

Не знаю, дойдет ли это письмо до тебя. Иными словами, мне придется положиться на веру, что я и пытаюсь делать в последнее время, не слишком успешно.

Этот бханг-ласси вообще-то довольно сильный. Я искал высшей реальности, но в данный момент готов согласиться на реальности обыденные. Не стану ничего говорить. Скажу лишь, что в Принстоне есть программа по английской литературе. А в Йеле и в Гарварде есть школы богословия. В Нью-Джерси и Нью-Хейвене есть паршивые квартирки, где двое любящих науку людей могут любить науку вместе.

Но об этом ни слова. Нет, еще не время. Прошу тебя приписать все неподобающее, что я тут наговорил, эффекту бенгальского коктейля. По сути, я хотел написать тебе лишь краткую записку. Можно было обойтись открыткой. Я хотел сказать только одно.

Не выходи за этого парня.

Не делай этого, Мад. Не делай, и все.

Когда он спустился, уже наступил вечер. Посредине улицы расхаживали толпы людей, к головам их были привязаны желтые лампочки, словно карнавальные фонарики. Торговцы музыкальными инструментами дудели в свои деревянные флейты и пластмассовые тромбоны, пытаясь завлечь покупателей, рестораны были открыты.

Митчелл шагал под огромными деревьями, в голове у него гудело. Воздух мягко овевал лицо. В некотором смысле бханг оказался лишним. От массы ощущений, навалившихся на Митчелла, когда он дошел до угла, — непрестанные гудки такси, пыхтение локомотивов, выкрики похожих на муравьев людей, толкавших тележки с репой или металлоломом, — у Митчелла закружилась бы голова даже среди бела дня, будь он как стеклышко. Казалось, будто шум от кайфа накладывается на общий шум. Митчелл до того погрузился в окружающее, что забыл, куда шел. Он вполне мог провести на углу всю ночь, наблюдая за тем, как машины продвинутся вперед еще на три фута. Но тут внезапно, налетев откуда-то сбоку, перед ним остановилась повозка рикши. Ее хозяин, сухощавый темнокожий человек с зеленым полотенцем вокруг головы, поманил Митчелла, указав на свободное сиденье. Митчелл взглянул назад, на непроницаемую стену машин на дороге. Посмотрел на сиденье. И не успел опомниться, как уже карабкался на него.

Рикша нагнулся и взялся за длинные деревянные ручки повозки. Он метнулся на дорогу быстро, словно бегун при звуке стартового пистолета.

Долгое время они пробирались через затор. Рикша прошмыгивал между машинами. Всякий раз, когда удавалось найти свободную полоску, идущую вдоль автобуса или грузовика, он бросался вперед, но потом снова вынужден был отступать и двигаться против течения. Рикша останавливался и двигался дальше, уклонялся в сторону, разгонялся, снова резко останавливался, как обычно едут в тесном потоке машин.

Сиденье повозки, обитое ярко-красным винилом и украшенное портретом Ганеша, напоминало трон. Козырек был опущен, так что Митчелл видел только большие деревянные колеса по бокам. Они то и дело догоняли других рикш, и Митчелл смотрел сбоку на своих собратьев-эксплуататоров. У женщины из касты брахманов из-под сари виднелся валик жира на животе. Три школьницы были заняты уроками.

Гудки и выкрики, казалось, происходили у Митчелла в голове. Он вцепился в свою сумку, положившись на рикшу, который должен был доставить его к месту назначения. Темная спина его водителя блестела от испарины, работавшие под кожей мускулы и жилы были натянуты туго, словно струны пианино. Порыскав зигзагами минут пятнадцать, они свернули с главной дороги и набрали скорость, проезжая район, где почти не было освещения.

Красное виниловое сиденье скрипело, как кресло в ресторане. У Ганеша с головой слона были подмазанные сажей ресницы, словно у болливудской звезды. Внезапно небо прояснилось, и Митчелл, подняв глаза, увидел стальные опоры моста. Он вздымался в небо, словно колесо обозрения, окаймленный цветными лампочками. Внизу, под ними, текла река Хугли, непроницаемо черная, в ней отражалась красная неоновая вывеска железнодорожного вокзала на другом берегу. Митчелл перегнулся через борт, чтобы взглянуть на воду. Если он сейчас выпадет из повозки, то нырнет прямо вниз с высоты нескольких сотен футов. Никто никогда не узнает.

Но он не выпал. Митчелл остался сидеть в повозке рикши, который вез его, словно сагиба. Он собирался дать рикше огромные чаевые, когда они доберутся до вокзала. По крайней мере, недельную зарплату. А пока он наслаждался ездой. Его охватил экстаз. Его увозили вдаль, сосуд внутри сосуда. Теперь он понял молитву Иисусу. Понял, что значит «помилуй». Понял, что значит «грешный», — это уж точно. Переезжая реку по мосту, Митчелл не шевелил губами. Он ни о чем не думал. Казалось, будто молитва, как и обещала Фрэнни, захватила его сердце и произносится сама собой.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.

Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного.