Книга Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы. - Александр Владимирович Пыжиков

type="note">[1895]. Подлинным же экономическим двигателем оставались банки, тесно завязанные на индустриальный рост. Повторим: немецкая экономическая модель просматривается как в петербургском, так и в московском бизнесе. В этом смысле наблюдения А. Гершенкрона, о которых говорилось выше, абсолютно справедливы. С одной стороны, развитый финансовый капитал, с другой — прочная опора на промышленный прогресс: оба эти фактора в немецком варианте представлены достаточно мощно. Но в Германии представители деловой элиты шли в государственно-политическую сферу только потому, что видели в этом важный ресурс для усиления своей экономической экспансии. При этом верхи немецкого банковского бизнеса никогда не назначались из бюрократических кругов, и последние не могли на своё усмотрение определять его развитие.

Вернёмся в Россию. В начале XX столетия новые руководители, сконцентрированные в правлениях петербургских банков, рекрутировались из высшего чиновничества. Им было не нужно налаживать связи с госорганами, поскольку они являлись их непосредственными представителями. Ориентиром для последних изначально было правительство, а не какие-либо олигархические кланы. На смену всевластию акционеров в питерских банках наступила эпоха всевластия правлений, что хорошо понимали в финансовом мире России. Критики подобных изменений даже утверждали, что в них господствуют не нормы закона и устава, а «заправилы, единичные лица, которые делают «погоду» и заставляют всех повиноваться»[1896]. Всевластие банковских правлений достигалось путём рассредоточения акционерного капитала. Собрать значительный пакет акций в ведущем питерском банке в одних руках отныне стало практически невозможно. Причём такому положению дел способствовал растущий биржевой оборот банковских бумаг, интенсивность которого поддерживали спекулянты: в поисках выгодных вложений они обеспечивали циркуляцию акций (иногда весьма крупных пакетов), препятствуя тем самым их концентрации у какого-либо участника биржевой торговли. Эти спекулянты действовали в банкирских домах, количество которых исчислялось тогда сотнями. Большая их часть представляла собой небольшие конторы, серьёзное же влияние на фондовый рынок имели лишь 15–16 из них[1897]. Назовём банкирские дома 3.П. Жданова, И.П. Мануса, Г.Д. Лесина, «Кафталь, Гандельман и Ко» и др. В современной литературе господствует мнение, что они играли ведущую роль на Петербургской фондовой бирже, особенно принято выделять И.П. Мануса, который якобы даже дирижировал общими биржевыми настроениями[1898]. Знакомство же с архивными документами не позволяет разделить данное утверждение. Все эти биржевые деятели были тесным образом завязаны на питерские банковские структуры и часто работали по их поручениям. По-другому и быть не могло, поскольку последние занимали на фондовой площадке исключительное положение: как справедливо заметил И.Ф. Гиндин, именно они контролировали рынок, «носящий явную печать создавших его банков»[1899].

Находящая в фондах документация проливает свет на взаимоотношения крупных питерских банков и биржевых спекулянтов. Показательны обращения упомянутого Мануса с просьбами исполнить обязательства по порученным ему и уже проведённым сделкам. «Всемогущий» делец, как правило, уповал на А.И. Путилова — главу Русско-Азиатского банка, прося того повлиять на А.А. Давидова (Петербургский частный банк), напомнить тому об оговорённых ранее условиях купли-продажи акций[1900]. Или жаловался на И.М. Кона (Русский торгово-промышленный банк), тянувшего с расчётом по одной из сделок около года. Известный делец клятвенно уверял Путилова в преданности и нежелании выносить сор из избы[1901]. Согласимся, Манус здесь совсем не напоминает вершителя судеб Петербургской фондовой биржи. Любопытно, когда у крупных банков с 1912 года появился новый подручный в лице Д.Л. Рубинштейна, то тот быстро превратился в заклятого врага Мануса; последний никак не мог смириться с конкурентом[1902]. Ключевая роль крупных питерских банков в этой сфере сохранилась и с началом войны, когда биржа приостановила свою деятельность. Совершение сделок естественным образом переместилось под крыло всё тех же банков. Флагманом фондовой торговли стал Русско-Азиатский банк, где делами заправлял один из директоров правления А.З. Иванов. Сюда переместилась большая часть кулисы, а сам Иванов пользовался авторитетом у публики[1903]. В помещении Сибирского торгового банка тоже шла бойкая торговля. В Азово-Донском банке биржевые сходки скорее напоминали сговор, хотя и здесь прокручивались большие обороты[1904].

Конечно, крупные спекулянты, через чьи руки проходили немалые средства, стремились вести собственную игру, однако их попытки ни разу не увенчались успехом: на пути «королей биржи» всегда оказывалось правительство. Так, Манус в зените своей славы за нечистоплотность в делах был исключён министром финансов из членов совета фондовой биржи. В.Н. Коковцов даже предлагал ему публично объяснить происхождение своих миллионов, от чего делец, естественно, воздержался[1905]. Главу Петербургского частного банка А.А. Давидова, обладавшего недюжинными музыкальными способностями, неудачи Мануса даже сподвигли на сочинение романса: «И на старуху бывает проруха»[1906]. Но миллионы не давали Манусу покоя, вдохновляя на новые подвиги. В частности, он пытался закрепиться в Русском торгово-промышленном банке: аккумулировав крупный пакет акций и заручившись поддержкой ряда небольших акционеров, намеревался проникнуть в правление. Руководство банка запросило Минфин, как реагировать на действия Мануса. В результате у Я.И. Утина в Учётно-ссудном банке прошло совещание банкиров с участием товарища министра Н.Н. Покровского, начальника общей канцелярии ведомства С.Г. Федосьева и товарища управляющего Госбанком А.К. Голубева. Было решено: в случае появления Мануса в правлении доступ к казённым средствам для банка будет существенно ограничен[1907]. Эта угроза отрезвляюще подействовала на всех заинтересованных лиц. Чтобы окончательно купировать поползновения Мануса в отношении Русского торгово-промышленного банка, туда был делегирован председатель Госбанка А.В. Коншин[1908]. Нельзя не согласиться с оценкой дореволюционной прессы, что Манус всегда оставался чужим для верхов питерской финансово-промышленной бюрократии[1909].

Строго в определённых рамках держали и других активных деятелей: многим из них никак не удавалась войти в совет Петербургской фондовой биржи, где заседала почти вся финансовая элита. Например, биржевика Д.Г. Новосёлова не утверждали дважды, ссылаясь на полученные о нём «неудовлетворительные сведения», что приводило известного дельца в ярость[1910]. Глядя на безуспешные усилия Новосёлова, другой представитель биржевой кулисы, Л.Л. Габрилович, вообще отказался от попыток избирания[1911]. Серьёзному давлению властей подвергся известный 3. Жданов: в Петербургском окружном суде против него было выдвинуто обвинение в проведении «воспрещённых операций». Жданов утверждал, что претензии относятся к банкирскому дому, вместо которого ныне функционирует другое товарищество на вере и учредителями которого являются сам Жданов и его племянница из Вильно, оплатившая 5 % уставного капитала[1912]. В конце концов власти провели со Ждановым «воспитательную работу», но двумя годами позже всё же исключили его из членов биржи, а жалобу на это постановление оставили без рассмотрения. Любопытно, что среди тех, кто поддержал данное решение, был глава Азово-Донского банка Б.А. Каменка, публично осудивший деятельность Жданова