Книга Шанхай. Книга 1. Предсказание императора - Дэвид Ротенберг

Сайлас посмотрел в окно, и на секунду ему показалось, что на крыше врассуновского магазина он увидел силуэт танцующего человека, силуэт мужчины, на шее которого почему-то был повязан красный платок.

Ричард отметал любые выражения соболезнований и ответил грубым отказом на предложение Врассунов соблюсти шива[60] по Макси. Он не пожелал проводить погребальных ритуалов — ни иудейских, ни каких-либо других. Тело Макси, доставленное из Чжэньцзяна в Шанхай, похоронили в простом сосновом гробу позади могил двух белых, задушенных маньчжурами много лет назад, когда понадобилось принести жертву, чтобы торговцы наконец-то объединились и выступили единым фронтом.

День похорон выдался погожим и ясным. Единственным, что говорили пришедшие, было: «Макси понравилась бы такая погода».

В ту ночь Ричард в одиночестве сидел у себя в кабинете, смотрел в окно на реку Хуанпу и вспоминал. Вспоминал мальчика, позволившего учителю совершить над собой акт содомии, чтобы спасти брата, мальчика, который смеялся и танцевал вокруг костра на опийной ферме, юношу, что повязал на шее красный платок, а потом бесчисленное число раз водил своих добровольцев в бой, мужчину, который спас ему жизнь с помощью трюка с ружьями, соединенными шелковой лентой, и, наконец, человека, убеждавшего его остаться с тайпинами, говоря: «Именно такое место могло бы избавить тебя от пристрастия к опию, который тобой управляет. Я бы мог помочь тебе. Мы все здесь могли бы тебе помочь, брат мой. Мы любим тебя!»

Ричард задернул шторы. Только одно могло служить ему утешением: не он стал причиной гибели Макси. Пророчество старого индуса о том, что брат убьет брата, не сбылось.

Пока Хордуны оплакивали утрату, Шанхай праздновал конец тайпинов. Страна снова оказалась открыта для бизнеса, и опий двинулся вверх по реке невиданным прежде потоком.

Открывались магазины, появлялись новые улицы. Люди со всех концов Китая, а затем и со всех концов мира слетались в экономическое чудо под названием Шанхай.

Старший сын Конфуцианца теперь вместе с отцом присутствовал на встрече Троих Избранных. Ни у кого не вызывало сомнений, что скоро он займет его место в этой тройке. Цзян знала его в лицо, но никогда прежде с ним не разговаривала.

«Рыбак тоже недолго протянет на этом свете», — думала она.

Резчик открыл створки ящика, в котором лежал Бивень Нарвала, и они склонились, чтобы посмотреть на Семьдесят Пагод в третьем портале.

— Мы преуспеваем, — заметил Рыбак.

— Да уж, — загадочно откликнулся Резчик.

— Но долго ли осталось до эпохи Семидесяти Пагод? — спросил молодой Конфуцианец.

Цзян не могла понять, прозвучала ли в вопросе юноши издевка или нет.

— Мы все пожертвовали многим, чтобы привести на нашу землю Тьму Эпохи Белых Птиц на Воде, а затем сделать ее непроницаемой. Многим, — повторила Цзян, вспомнив последнюю встречу с любимой дочерью, Сказительницей. Ей предлагали перевезти тело дочери в Шанхай, но она отказалась, велев соблюсти все обряды, а затем развеять прах.

«Я вскоре встречусь с ней», — сказала она.

Рыбак беспрестанно думал о сыне, которого потерял, и ломал голову над тем, кто возглавит Гильдию убийц теперь, когда погиб его племянник. У него был еще один сын, и, возможно, оставшиеся годы жизни следует посвятить его подготовке.

Конфуцианец думал о дряхлом отце, сгорбившемся над книгой древних текстов. Он нес на своих плечах весь груз опиумной зависимости их семьи, как кули, сгибаясь от тяжести, несет на шесте ведра с водой. Тяжко, больно, но иначе нельзя.

— Сомневаюсь, что все так просто, — сказал Резчик.

Никому не понадобилось уточнять, что именно он имел в виду. Город-у-Излучины-Реки становился большим и сильным. Но это было большое и сильное создание европейцев. Европейцы строили на набережной Бунд помпезные здания, но не пагоды. Пагоды — легкие и высокие — истинно китайские здания. Нет, Эпоха Семидесяти Пагод еще не наступила.

— Чтобы началось строительство пагод, мы должны открыть второй портал.

Никто не стал оспаривать слова Резчика.

Почти год Ричард жил отшельником. Все дела, связанные с бизнесом, он вел через Паттерсона.

Сайлас погрузился в углубленное изучение китайского языка, а Майло ударился в распутство, пытаясь уложить в постель как можно больше женщин. Учитывая то, что он был не только хорош собой, но и являлся самым состоятельным из потенциальных женихов в Шанхае, ему мало кто отказывал.

Через год после смерти Макси Ричард пригласил сыновей на обед, который накрыли в большом доме. Кроме них троих за столом сидел только один человек — Лили.

— Прошел ровно год, — начал Ричард.

— Год исполнился вчера, — поправил отца Сайлас.

— Какая разница? — хмыкнул Майло.

— Год или год и один день — все равно это достаточный срок. Дому Хордунов пора выйти из тени, вернуться к жизни.

— Согласен, — сказал Майло.

— Я что-то не заметил, чтобы ты отказывался от радостей жизни, Майло, — заметил Ричард.

— Должен же кто-то нести флаг семьи.

— Довольно. Что у тебя на уме, отец? — спросил Сайлас.

Ричард достал стопку чертежей и разложил их на столе.

— Шанхайский ипподром, — лаконично сообщил он.

— Так вот почему ты никогда не строил на…

— Не знаю, почему я так поступил, Майло, но это казалось мне разумным.

— Отличный способ увековечить память о дяде Макси — ему бы это понравилось, — сказал Сайлас.

— Итак, мы договорились?

Они колдовали над чертежами всю ночь. Только когда за окном стало светать и были обсуждены последние детали, Майло спросил:

— И чем же мы откроем ипподром в честь дяди Макси?

— Разумеется, самыми грандиозными в Азии скачками.

— Одиночными скачками. По одной лошади от каждого дома. Каждый дом вносит пятьдесят тысяч фунтов и выставляет одну лошадь. Победитель получает все.

Только в Шанхае, с его тысячами и тысячами рабочих рук, было возможным построить ипподром с такой невиданной скоростью. По мере того как приближался день скачек, которыми должен был открыться ипподром, город обсуждал предстоящее событие все более бурно. За месяц до открытия Сайлас пришел к отцу на завтрак.

— Сайлас? Чем обязан…

— Мне нужно поговорить с тобой, отец.

— Говори, но сначала дай мне овсянку.