Книга Жуки не плачут - Юлия Яковлева

Верочка смотрела в лиловое лицо. «Да она в него влюбляется! Прямо сейчас!» — поразился Шурка. Верочка погружалась во влюбленность, как в болото. Ноги, платьице, пальто. Последними мелькнули бантики. Мелькнули и пропали. Шурке стало немного противно. «Дура», — подумал он. И позавидовал Вовке. На Верочку плевать, не больно нужна, не нужна вовсе. Но как у него так выходит? На все есть ответ!

— Почему это на Камчатке? — почти рассердился он.

— Второгодник и двоечник, — небрежно бросил Вовка. — И по географии тоже. Если побежал на фронт, то точно в другую сторону.

Бобка даже вскрикнул от удовольствия. Какой ответ!

«Нет, я не специалист», — подумал Шурка. Но внутри все равно запрыгало, запело: сбежал. Канул, исчез, пшик, нету.

Он незаметно высвободил из шарфа, уронил на мостовую камень.

На сердце стало легко.

До школы они дошли вчетвером.

— Шурка-а, — привычно аукнула из сеней Луша. — Почта — была?

Шурка приготовился. Ощупал в кармане бумажный сгиб. Напряг мысли и чувства, как напрягают мускулы. Только бы голос был, как обычно.

— Была, — бросил он.

Как обычно вышло? Теперь улыбка. Такая, какая должна быть.

— Была? — странным голосом переспросила Луша. И в тот же миг лицо ее стало круглым и душистым, как розовая роза из Летнего сада. В руке Шурка держал треугольное письмо.

Пальцы ее задрожали. Она цапнула треугольник.

— От него? Почитай вслух! — сразу пискнул Бобка. — Ну почитай!

Но Луша уже выскочила наружу. Как будто это не письмо, а сам Валя большой. И ей хотелось поговорить наедине.

Шурка смотрел на свои пустые пальцы — и не сразу их узнал. Шагнул в комнату. Из выдвинутого ящика мелькали красноватые ножки и ручки.

Шурка подошел к комоду. Валя маленький смотрел на него синими круглыми пуговками. Сердце екнуло: смотрел серьезно. Как бы понимая. Как бы говоря: «Письмо? Ну-ну».

В сенях бухал ботинками Бобка — возился со шнурками, бормоча, уговаривая их, ругаясь.

Шурке казалось, что он слышит, как шумит его собственная кровь.

— Ты это, Валя, — выдавил он.

Ему стало так жарко, так жарко. Под мышками, на затылке, в коленях, в животе, за веками, за самыми глазами. Нестерпимо. И почему-то легко.

Шурка стащил шапку.

Голову тут же обложил воздух. Даже здесь, в избе, чувствовалось, что он весенний, арбузный, огуречный, корюшковый.

Шапка в руках казалась тяжелой, мертвой. Шурка постоял, удивляясь ей. Какая черная, уродливая. И забросил высоко на печку. Черный косматый комок мелькнул и пропал. Шурка засмеялся.

Жар заливал до самых кончиков пальцев.

Шурка наклонил лицо к ящику.

— Ты, Валентин, не гляди на меня как милиционер, — принялся вразумлять он младенца. — Не может человек пропасть совсем. И Таня тоже где-то есть. Я знаю. Я не чувствую, что ее — нет. Понимаешь?

Валя маленький открыл рот, поднял губы, показал, что зубов у него еще нет. Глаза глядели прямо Шурке под ресницы. Он улыбается, догадался Шурка. «Луша, — хотел позвать, — посмотри!» Но не стал. А Валя булькал, махал руками, разевал в беззубой улыбке рот.

По стеклу тихонько клацнуло. Или показалось? Шурка прислушался.

— Ха! — весело и громко заговорил за спиной Бобка. Шурка чуть не подпрыгнул. Вздрогнул в ящике и Валя маленький.

— Ты чего подкрадываешься? — рассердился Шурка на брата, а потом сообразил: Бобка вошел в носках.

— А где шапка? — удивился Бобка. Тотчас добавил: — И правильно. Ну ее! Она…

И, чтобы не обидеть Шурку своей радостью, торопливо уточнил:

— Она маловата уже, наверное, была. И вообще.

Опять легонько стукнуло по стеклу. Кто-то кидал камешками.

— Вовка! — кинулся Бобка.

Не его стиль. Шурка подошел к окну, отогнул занавеску. Под руку тут же просунулся Бобка. Шурка почувствовал локтем, что Бобка обмер. Сжался.

Игнат. Улыбнулся, помахал рукой.

— Я положительный, — тоненько задребезжало стекло. — Собаку, вон, подарил.

Игнат поднес кулак ко рту:

— Пуф! — Растопырил пальцы: — И нет его.

Шурке показалось: ему дунули в затылок.

— Какую с-собаку? — прошептал Бобка.

Игнат за окном умоляюще сложил руки. А улыбочка к Бобке — глумливая:

— Не капризничай, малыш. Скажи доброму дяденьке — что. Велосипед не хочешь. Хорошо. Что тогда? — Он изобразил, что задумался. Поднял палец: — А! Может, это тебе понравится. Предлагаю другой обмен. Та-да-а-ам! — изобразил он фанфары, как в цирке.

У Шурки появилось гадкое чувство, что он это где-то уже слышал, видел. Не этого человека, не слова, не голос. Но что-то, что вмещает и человека, и слова, и голос.

Игнат развел руки, как будто ожидая аплодисментов.

— Меняю пуговку — на Таню.

Оба шарахнулись от окна. Занавеска мазнула по лицу, как привидение. Шурка в ней запутался, замахал руками, заорал. Бобка от ужаса заревел — сразу на высшей точке. Тонкий визг из ящика комода ответил обоим.

Луша вкатилась из сеней. Она была раскрасневшаяся, размаянная — как будто из бани.

Тотчас опустила обе руки в ящик комода. Вынула Валю.

— А ну-ка-ну-ка-ну-ка-на-а, — покачивала она его. — Тука-та-а. Ты что это? — удивилась.

«Без шапки», — хотела сказать она. Но вместо этого просто протянула руку, провела по засаленным Шуркиным волосам. И не сказала ничего.

Затих и Валя.

Луша опустила его в ящик комода.

— Тука-та-а, тука-та-а, — еще немного погудела Луша, прежде чем вынуть руки. — Вы что, дрались тут?

Но тотчас забыла. Шурка оказался прав. Расстроить ее больше не могло ничего. Светились Лушины щеки, глаза и даже нос.

Шурка не ожидал, что желудок у него сожмется в комок.

А Бобка всплеснул руками.

В руке у Луши белело.

— Пляшите! — крикнула она им, задыхаясь. — Письмо!

«От мамы», — безумно подумал Бобка ни с того ни с сего. Глаза уже видели: треугольник, значит, военное.

— Пуговичка, — умоляюще донеслось за окном.

Щеки у Луши не погасли. Но лоб нахмурился.

Она сунула письмо в карман. Решительно подошла к окну, махнула занавеской. Она сейчас была сильнее всех в мире.

— А ну иди своей дорогой.

— Мальчик, пошто она меня ругает зря. Скажи ей! — не унимался поганый Игнат. — Я хороший. Я собаку…

Луша обернулась на обоих: