Книга Как Путин стал президентом США: новые русские сказки - Дмитрий Быков

Это чудесное свойство стало проявляться буквально с рождения. Бывало, разобьют шаловливые дети дорогую вазу, брызнут хрустальные осколки по паркету — крошка Кири тут как тут. Вбегают чьи-то разгневанные родители, которым не посчастливилось принимать в этот день гостей, — а шалуны уж выставили на порог маленького Кири: все он! И плевать циничным детям, что малютка присоединился к их буйным играм в последний момент, когда ваза уже опасно накренилась: все равно ему ничего не будет, а их и выпороть могут. Посмотрит гневный родитель на аккуратного крошку, на чистенькую его матроску с отложным воротничком, на честные, в круглых очечках, глаза, да и скажет: молодец, смелый мальчик, все равно этот печальный инцидент с нашей собственностью был исторически обусловлен… И Кири получает конфету.

Собственно, по этой схеме и строилась вся его жизнь: чуть где аврал или катастрофа, сейчас бегут за Кири. Со стороны могло даже показаться, что аккуратный малыш одним своим появлением притягивает неприятности. Но не следует путать причину и следствие: Кири работал не притягивателем бедствий, а громоотводом. Личное обаяние малютки было таково, лепет его так честен, а матроска так отутюжена, что срывать на нем зло не смело никакое начальство.

— Кто это сделал? — грозно спрашивало оно.

— А это наш Кири! — отвечали подросшие мальчишки.

— А, Кири, — добрело начальство, теплея глазами. — Ну, пусть себе. Наверное, это было обусловлено того…исторически.

После школы Кири срочно направили на завод, потому что производство в его Отечестве начало падать, как некая Пизанская башня, и пизец этой башни казался все более неотвратимым. И точно — вскорости большинство заводов встало, но Кири уже перебросили в комсомол. Комсомолом в той стране называлась загадочная организация, позволявшая наиболее активным молодым людям в обмен на небольшую и, в общем, необременительную ложь жить по вполне цивилизованным стандартам, то есть совокупляться с подругами в саунах, ездить по заграницам, слушать хорошую музыку и даже изучать менеджмент — в тех пределах, в которых он вообще зачем-нибудь нужен в стране, где никто ничем не управляет. В комсомоле, где Кири отвечал за культуру и досуг, намечалась все та же пизанская ситуация (Кнри вообще, в соответствии со своим назначением, явился в эту страну как некий гонец из Пизы, в тот самый момент, когда все начало помаленечку разваливаться). Не успел Кири прийти в комсомол, как тот наирну° выпустив, однако, в жизнь отряд молодых людей, умевших лгать, посещать сауны и имитировать менеджмент. После недолгого пребывания в бизнесе (все банки и фонды в тех краях возникали и лопались стремительно, так что Кири был при деле) нашего героя бросили на самую опасную должность в правительстве — он стал отвечать за топливно-энергетический комплекс. Дело в том, что как раз в то время начал разражаться небольшой мировой кризис, цены на нефть поползли вниз, и чтобы прикрыть катастрофу с главной статьей местного экспорта, был призван наш универсальный громоотвод.

— Упали, стало быть, цены-то? — спрашивали у Кири испуганные граждане.

— Упали, друзья, — честно отвечал Кири, поблескивая очечками. — То есть у нас тово… поступлений не предвидится?

— Никаких. — еще честнее отвечал Кири, наклоняя головку. — Стало, лапу сосать будем?

— Придется и пососать, — констатировал Кири с бесстрастием хирурга.

— А, ну и ладно. Впервой, что ль, — кивали сограждане, умиляясь честностью крошки: мог бы соврать, но постыдился — значит, и роптать грешно.

Как раз в то время в Кирином отечестве количество Пизанских башен начало понемногу переходить в качество и явственно обозначился край той веселой жизни, которой Кирины сверстники и братья по классу жили последние десять лет. Страна набрала внешних и внутренних долгов, установила фиксированный курс доллара, производить же, однако, ничего не начала, а питаться нефтью уже не могла по причине снижения ее стоимости и питательности. Глава государства, знакомый с делами очень поверхностно, но обладавший мощным нюхом на всякие пизанские проявления, вызвал начальника правительства.

— Что, кренимся? — спросил он его со своей знаменитой прямотой.

— Не без того, — ответил начальник правительства со своей знаменитой кривизной.

— Что делать будем? — в упор спросил глава.

— Так-то оно так, а ежели не туда, так мы завсегда! — отвечал начальник с присущей ему меткостью.

— Слушай, — раздумчиво произнес глава, осененный догадкою. — Есть у тебя в правительстве такой… махонький такой… аккуратный, словом! Молодой совсем! Какого звать-то?

— Гениально! — вскричал начальник правительства, взмахивая бровями. — Как же я сам-то не допер! — и с чувством исполненного долга подал в отставку, а Кири был призван к рулю. И хотя местный парламент по первости роптал, государственная воля прозорливого главы оказалась сильнее: подросшего мальчика в матроске утвердили начальником правительства.

— Да ты что делаешь? — пытались урезонивать главу отдельные недотепы. — Нешто такого можно ставить на второй пост в стране?

— Только такого и можно, — загадочно отвечал глава.

— Да он руль один раз крутанет — и все рухнет!

— Он и крутануть не успеет, как все уже рухнет, — сказал глава, и в эту самую секунду его пророчество исполнилось с точностью до миллиметра. Сначала упал рубль, а потом и все остальное — кроме, разумеется, настроения Кири. Он вышел к народу, честно блестя очечками, и прямо посмотрел ему в глаза.

На Кири с тоскою взирали братья по среднему классу, сроду ничего не сделавшие, но уже привыкшие к тому, что за это-то невмешательство в жизнь платят лучше всего. Обалдевшие вкладчики разводили руками на руинах банковской системы. Бюджетники, которым уже нечего было терять, взирали на Кири даже с каким-то состраданием. Пролетариат и крестьянство, о существовании которых страна вспоминала только раз в четыре года, когда о них напоминал гомункул Гена, со своих огородов умиленно шептали:

— Махонькой какой…

— Так что ж, это конец, Кири? — прямо спросил кто-то из бюджетников.

— Он, — лаконически отвечал малютка.

— Стало быть, крякнулись реформы-то наши?

— Абсолютно, — кивнул Кири.

— Десять лет — и все не туда? — мрачно хохотнул какой-то пролетарий.

— Похоже, — ясным голосом произнес крошка.

— И внешние, стало быть, долги заморозим, и внутри, стало быть, все треснуло?

— А как же, — твердо сказал Кири. — Если конец, так всему.

— Ну ничего… ничего… ты, главное, не огорчайся! — хором заутешал крошку народ. — Ну подумаешь, что конец! Начнем наконец с нуля, оттолкнемся от дна… Исторически, стал быть, обусловлено… Ведь не ты ж виноват, маленький. Подставили тебя. Иди с миром.

И во все время, что страна пыталась разобраться в том, все ли лопнуло или кое-что осталось, рылась в руинах, откапывала сбереженные копейки, — никто не говорил о Кири плохого слова. Да и не был он ни в чем виноват. Его всегда звали в последний момент.