Книга Разлюбовь, или Злое золото неба - Андрей Зотов

– Чего-чего? – мрачно, с прищуром спросил он. – Че за слово?

А сам хозяин решил сменить тактику, стал заходить с другого конца.

– Ну, Андрюх, – заныл он, по блатному распуская пальцы веером, – ну ты чего, как этот! Кончай понты гонять, трубы горят, мля, скажи, Володь!

– Так что за слово? Унизить, что ль, хочешь, да? – все допытывался сосед. – Не, ты ответь за базар, я не понял. Стоит тут, как деловой, бакланит чего-то…

– Да какая вам разница, – сказала ты ему, – жена я или не жена. Это ведь наше с ним дело. Разве нет?

– Разница! – Сосед засмеялся.– Ну ё, ну наливает! Один тебя дрючит, а другой дразницца…

Особой боли я ему не причинил, и все же нужно было мотать отсюда поскорее, потому что братан коллеги работал в ментовке, и уже часа через два у меня начались проблемы. Ментовский наряд из четырех вооруженных мордоворотов, прибывший на «УАЗе», ввалился в квартиру около двенадцати ночи. Брат коллеги был с сержантскими погонами, здоровый и наглый, и пошли совсем уж беспонтовые разборки насчет трехзначной суммы, которую я оказался должен коллеге за бланш под глазом и слегка вывихнутую руку. Иначе они составляют протокол и все такое. «Все такое» не входило в мои ближайшие планы, и нам с тобой снова пришлось разъехаться по общежитиям. Но, как оказалось, ненадолго. Что касается жилья, то тут судьба пока была к нам благосклонна, как говорится в старинных романах.

Хольский позвонил мне на мобильный в пятницу после обеда и сказал, что есть дело. Через час во двор института медленно и беззвучно ввалился синий покатый «Понтиак», конфигурацией напоминавший морскую волну, которая накрыла четыре толстых колеса да так и окаменела. Он развернулся почти на месте и замер в миллиметре от тротуара. Пацаны, с которыми мы курили у крылечка, присвистнули, когда Хольский открыл правую дверцу и назвал меня по имени-отчеству.

– Растет мужик на глазах, – с большим юмором в голосе сказал про меня Костя. – Не то что мы с тобой, брат Чесалов. За нами такую тачку не пришлют.

– Да, брат Уфимцев, – покивал ему Игорь. – За нами если что и пришлют, то ментовский фургон без стекол. – И они оба заржали. Я им не рассказывал про свои недавние разборки с ментами, а то смеху было бы вдвое больше.

Я сел в машину. В ней было очень низко и удобно, и сквозь тонированные стекла вечерняя Москва выглядела совсем по-другому, нежели с тротуара.

– Ваш телефон дала мне Ева, – сказал Валерий Ильич. – Я насчет квартиры для вас с Анной. Есть один вариант. Хозяйку зовут Регина Игоревна, сейчас я вас познакомлю.

Бизнес-вумен лет сорока, дама худющая, отъявленно некрасивая, но исключительно деловая – вот вам Регина Игоревна Иванавичуте. Каждое предложение она предваряла американской улыбкой во все передние зубы. Беседа длилась четыре минуты в салоне «Понтиака», Хольский даже мотора не выключил. С завидным постоянством мобильный Регины Игоревны звонил через каждые двадцать-тридцать секунд, и из ее коротких и внятных ответов на двух языках я понял, что она возглавляет фирму, имеющую отношение к юриспруденции.

– … Короче, так, Андрюша, – в заключение сказала она, угостив меня сигаретой «Ротманс», – адрес я вам дала, ключи тоже. Я живу в Крылатском, но предупреждаю: время от времени буду наезжать с инспекцией. Чтобы стены, окна и двери оставались на своих местах, о’кей? И не устраивайте, ради Бога, пожара. Там может появиться мой бывший муж, его зовут Тигран, он армянин, так вы его со спокойной душой можете спустить с лестницы. Дверь новая, железная, ключи только у меня и у вас. Московский телефон. Телевизор. Тарелка за окошком. Балкон с видом на лес. Много книг. А какие у нас там девушки, Андрюша! Как я вам завидую!

– Кстати о девушках, – вспомнил я, наученный горьким опытом выдачи преждевременных авансов. – Мы будем жить c женой. Правда, не расписаны.

– Но пожара все же не устраивайте, – резонно ответила она. – Поверьте, не стоит оно того.

Это была двухкомнатная квартира в двадцати минутах езды от метро «Царицыно», на улице Бирюлевской: угловая, только что из ремонта, с отциклеванным зеркальным паркетом под ногами и книжными стеллажами на каждом шагу. В нашей с тобой комнате самая длинная стена была выкрашена в мягкий оранжевый цвет, и лампочка в люстре была оранжевой, и слегка оранжевым был тюль на окне. А когда ты принесла и положила у стены апельсин и он покатился вдоль плинтуса к батарее, я поймал себя на том, что все это уже когда-то было с нами, хотя быть такого не могло никогда. Я ловил себя на дежа вю не впервой, и всякий раз это удивительное чувство предвещало какие-то перемены, чаще хорошие. Это был мне знак, что ли, какой – и, стоя посреди комнаты, на седьмом этаже девятиэтажной башни, я, Андрей Мартов, нерадивый студент третьего курса Литературного института имени Горького, глядел на оранжевую стенку, на апельсин, на блестящие дольки паркета и чуял всей своей центральной нервной системой совершенно необъяснимый, слегка даже жутковатый восторг от неизвестности, ждущей нас впереди.

Из мебели тут была пара столов, стулья да два здоровенных надувных матраца «Турбо»; с этажа открывался прекрасный вид на слегка ощипанный лес, а окно Евиной комнаты выходило во двор. Там стояли «ракушки», и на их крышах лежали и сидели коты, придавая общей картине уютный такой колорит, а иногда из-за трансформаторной будки показывалась снулая дворняга. Она лениво слонялась среди гаражей, что-то вынюхивая, а недоступные коты высокомерно глядели на нее сверху, нарочито зевая. Хорошо тут было.

О лучшем мы и мечтать не могли.

Да, все было бы хорошо, если бы…

На этот раз – институт.

– Хотелось бы знать, Мартов, о чем вы думаете, – сказали мне в учебной части. – У вас и так показатели… Почему не были на занятиях седьмого, восьмого и десятого? Справка есть?

– Да откуда…

– Очень хорошо! – Они даже вроде обрадовались. Не «вроде», а точно обрадовались, особенно Ада – прямо порозовела вся. – Ну что ж, – сказала с нехорошей улыбкой, – пишите объяснительную и идите к ректору. Он хотел вас видеть. Семестр кончается, а у вас…

– А у нас в квартире газ, – пробормотал я. – Напишу объяснительную, только дайте допуск, а то на зачет не пускают. А потом все объясню. – Я сказал так, а сам подумал: объяснишь вам что-то, как же!

– Идите к ректору. Разрешит – дадим допуск.

Их там было трое. Конфликтовал я вообще со всей администрацией института, как-то не заладилось с самого начала – а с этими тремя особенно, аж самому странно становилось от такого противостояния. Ну а в самую первую очередь – с Адой. Была у нас такая влиятельная женщина лет сорока, Ада Викторовна Кротова. Она со мной и беседовала насчет объяснительной, положив ногу на ногу, показывая сухую ляжку пешехода.

Наверно, знаете эту нехитрую систему с козлом отпущения и устрашения, когда из курса выбирают кого-нибудь одного, не пример для подражания, но и не самого отпетого, и начинают кружить вокруг него день и ночь, и ты можешь из кожи вылезти вон, доказывая свою лояльность, но все равно всегда и везде окажешься крайним. В общем, Ада выбрала именно меня, чем-то не пришелся я ей с первого взгляда, с первого слова – обычная, кстати, история. Пацаны говорили: да трахни ты ее, Андрюха, и все дела – пригласи в кабак, потом затащи в общагу, вон как Руслан или Пашка Егоров, но я так не мог. Мне хотелось, чтобы у нас с тобой все было по-честному, чтобы не возникало между нами такого, о чем не хочется говорить. О, блин, святая простота!