Книга Разлюбовь, или Злое золото неба - Андрей Зотов

– Чартер из Внуково, – добавила ты. – Приедешь меня проводить?

Я сидел в темноте на полу Генкиного обиталища, а за окошком шел дождь, мерно барабаня по крыше. «Дождь смоет все следы», – пришла в голову строчка из старой бардовской песенки. Я ждал этого звонка. Я его ждал и боялся, и сам не звонил тебе потому, что боялся услышать время твоего вылета. Ясно было, что рано или поздно это станет известно, но в глубине души я надеялся, что ты передумаешь, а ведь надежда умирает последней.

– Конечно, приеду, – сказал я.

– Тогда до встречи.

Во Внуково лило, как из ведра. Я посмотрел на здоровенное табло, пошел к четвертому терминалу и сразу увидел тебя, стоявшую рядом с очередью. На тебе был знакомый синенький плащик, сумка висела через плечо, а из сумки торчал зонт.

– Уже объявили посадку, – сказала ты вместо приветствия. – В Париже тоже льет, представляешь? Что у тебя с лицом?

Я не знал, что у меня с лицом, поэтому ничего не ответил, только пожал плечами. Нужно было что-то сказать, что-то важное, но в голову лезла всякая чушь, и я молчал. Ну не говорить же, в самом-то деле, что дождь смоет все следы; ты и песенки-то этой, наверное, не знаешь. Я спросил, кивнув на сумку:

– Это все вещи?

– Я их сдала, – ответила ты. – Это ручная кладь.

Мы пристроились в хвост очереди и потихоньку двигались к терминалу, натягивая какую-то невидимую пружину в моем сердце. Народищу вокруг была уйма, но мы шли, будто под водой, только вдвоем – такое было у меня странное чувство. Осталось три человека перед нами… Потом осталась только женщина в красном плаще. Я так ничего и не пожелал тебе на прощанье. Не смог.

– Я напишу, – сказала ты и легонько поцеловала меня. – Я тебе все объясню… – И пошла к терминалу.

Ты пошла к терминалу и не оглянулась ни разу. Куда ты напишешь, Анечка, и что ты сможешь мне объяснить?

Потом я стоял у прозрачной стены аэровокзала и смотрел, как идут под дождем пассажиры к огромному самолету. Среди них, под оранжевым зонтиком, шла ты, с сумкой через плечо, и что-то говорила женщине в красном плаще. Отсюда было видно, как та засмеялась. Ваш борт стоял самым крайним, и я расценил это как один из подарков моей нелепой судьбы.

Объявили, что посадка на рейс такой-то Москва – Париж окончена. Это было и так понятно. Пассажиры медленно поднимались по трапу и, складывая зонтики, один за другим скрывались в лайнере. Вот на самый верх трапа не спеша взошла ты. Мне было совсем плохо. Положив ладони на стекло, я глядел, глядел сквозь двести метров летного поля, глядел и не мог наглядеться.

Ты оглянулась. Конечно же, ты не могла меня видеть, но ты ведь знала, что я на тебя смотрю, и мне казалось поэтому, что ты видела меня и именно мне махнула рукой. И вошла в самолет, а следом вошла женщина в красном плаще, а потом кто-то еще, и еще.

Скоро откатили трап. Закрылись овальные двери. Через минуту самолет вздрогнул, и только тут в глубине дождя обнаружился небольшой серый тягач, который начал медленно разворачивать ваш лайнер на месте. А я так надеялся, что из-за дождя погоду признают нелетной, и полет отложат на потом, на вечер, на завтра, на пятницу, навсегда.

Вот лайнер уже сам катил по дорожке к взлетно-посадочной полосе. Я глядел на него и думал… Да нет, ни о чем я не думал, какие уж тут думы, просто я глаз от него не мог отвести.

А когда самолет разбежался – ну и быстро же он разбежался! – и в самом конце полосы, далеко-далеко отсюда, взлетел в мокрое небо и там исчез, мне стало некуда больше глядеть. И все в один-единственный миг вдруг сделалось каким-то ненастоящим – и Москва, и Приволжск, и моя там поляна, и сценарии-рассценарии, и «Валдай», и все эти шпионы-гангстеры-генералы, и климатические купола, и даже дождь, раньше доводивший меня до блаженства. Все это стало просто не важно.

Но ведь там не будет такого дождя, и такого ветра тоже не будет, там просто не может такого быть. «Ты понимаешь, – думал я как бы тебе в ладони, – там будет все по-другому, все-все, а того, что было, уже не будет у тебя никогда…»

И вдруг я почувствовал, как меня берут под руки с обеих сторон. Два незнакомых широченных парня в одинаковых спортивных куртках. Я хотел было рвануться, но они так крепко меня взяли, что я решил: дергаться бесполезно, только руки себе ломать. Да и весь я был какой-то обмякший, даже ноги переставлялись с трудом – вот что значит утрата надежды, которая умирает последней.

Они почти выволокли меня из зала и повели к стоянке машин. Тот, что был слева, что-то мне говорил, но я не понимал, о чем идет речь. Перед моим мысленным взором все еще взлетал, все еще взлетал лайнер, равномерно мигая огнями, словно произнося на своем самолетном языке слова прощания, что ли, а может быть, просто подмигивая. Кто их там разберет. А потом меня посадили в… знакомый «Вольво», за рулем которого оказался Щипач. Он оглянулся и бросил на меня один-единственный взгляд, где не было прежней ненависти, а лишь сожаление. Он меня пожалел.

Но от него – и это было понятно – уже ничего не зависело.