Книга Хроники любви - Николь Краусс

9. Затем последовали лучшие годы их жизни

Они жили в Рамат-Гане, в солнечном доме, увитом бугенвиллеей. Мой отец посадил в саду оливу и лимонное дерево и вырыл вокруг них маленькие канавки, чтобы там собиралась вода. По ночам они слушали американскую музыку по его коротковолновому радиоприемнику. Когда окна были открыты и дул ветер, они чувствовали запах моря. В конце концов они поженились, это было на пляже в Тель-Авиве, а весь медовый месяц — на самом деле два месяца — провели в путешествии по Южной Америке. Когда родители вернулись, мама начала переводить книги на английский — сначала с испанского, а потом и с иврита. Так прошло пять лет. Затем отцу предложили работу, от которой он не мог отказаться, — в американской авиастроительной компании.

10. Они переехали в Нью-Йорк, и родилась я

Пока мама была беременна мной, она прочитала три миллиона книг обо всем на свете. Она не то чтобы любила Америку, но и не испытывала к ней неприязни. Два с половиной года и восемь миллионов книг спустя она родила Птицу. Потом мы переехали в Бруклин.

11. Мне было шесть, когда у отца нашли рак поджелудочной железы

В тот год мы с мамой ехали в машине. Она попросила меня передать ей сумку. «У меня ее нет», — сказала я. «Может быть, она сзади», — сказала мама. Но сзади сумки тоже не было. Она перетряхнула и обыскала всю машину, но сумку нигде не нашла. Мама схватилась руками за голову и попыталась вспомнить, где оставила ее. Она всегда все теряла. «Когда-нибудь, — сказала она, — я и голову потеряю». Я попыталась представить, что будет, если она потеряет голову. Но на самом деле это отец потерял все: вес, волосы, разные внутренние органы.

12. Он любил готовить, смеяться и петь, мог разжечь костер, починить все что угодно, объяснить, как запускают спутники, но через девять месяцев он умер

13. Мой отец не был известным русским писателем

Сначала моя мать хранила в доме все в точности так, как он оставил. Если верить Мише Шкловскому, так в России поступают с домами известных писателей. Но мой отец не был известным писателем. Он и русским-то не был. Однажды я как-то пришла домой из школы, а все видимые следы отца исчезли. В шкафах не было его одежды, его ботинки убрали от двери, а на улице, рядом с кучей мусорных мешков, стояло его старое кресло. Я поднялась к себе в спальню и посмотрела на кресло из окна. Ветер гнал листья по тротуару. Проходивший мимо старик уселся в него отдохнуть. Я вышла и вытащила из мусорного бака отцовский свитер.

14. На краю земли

После смерти отца дядя Джулиан, брат моей матери — он историк искусства и живет в Лондоне, — прислал мне швейцарский армейский нож, который, по его словам, принадлежал моему папе. У ножа имелись три лезвия, штопор, маленькие ножницы, пинцет и зубочистка. В письме, пришедшем вместе с ножом, дядя Джулиан писал, что папа как-то одолжил ему этот нож, когда дядя отправился в поход в Пиренеи, и что он только сейчас о нем вспомнил и решил, что мне он может понравиться. «Осторожнее с ним, — писал он, — потому что лезвия острые. Такой нож предназначен для выживания в условиях дикой природы. Я так и не смог проверить это на практике, потому что мы с тетей Фрэнсис вернулись в отель после того, как всю первую ночь нас поливал дождь, и мы сморщились, как два чернослива. Твой отец гораздо лучше меня умел выживать на природе. Однажды в пустыне Негев я видел, как он собирал воду с помощью воронки и куска брезента. Еще он знал, как называется каждое растение и съедобно ли оно. Я знаю, это слабое утешение, но если ты приедешь в Лондон, я скажу тебе названия всех заведений в северо-западном Лондоне, где прилично готовят карри. С любовью, дядя Джулиан.

Р. S. Не говори маме, что я послал тебе нож, потому что она скорее всего разозлится на меня и скажет, что ты еще слишком маленькая».

Я проверила все лезвия, поддевая каждое ногтем большого пальца и пробуя острие на коже.

Я решила, что научусь выживать в условиях дикой природы, как отец. Полезно будет все это знать, если что-нибудь произойдет с мамой и нам с Птицей придется справляться самим. Я не рассказала ей о ноже, раз уж дядя Джулиан хотел, чтобы это был секрет, и потом, вряд ли бы мама отпустила меня ночевать одну в лесу, если она с трудом отпускает меня даже на полквартала от дома.

15. Когда бы я ни выходила на улицу поиграть, мама всегда хотела точно знать, где я буду

Когда я приходила с улицы, она звала меня в свою спальню, обнимала и покрывала поцелуями. Она гладила мои волосы и говорила: «Я так тебя люблю». Когда я чихала, она говорила: «Будь здорова, ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю?» А когда я шла за носовым платком, она просила: «Возьми мой, я так тебя люблю»; когда я искала ручку, чтобы сделать домашнее задание, она говорила: «Возьми мою, для тебя — все что угодно»; когда у меня чесалась нога, она говорила: «Вот здесь чешется? Давай я тебя обниму»; когда я говорила, что я иду к себе в комнату, она кричала мне вслед: «Тебе что-нибудь сделать? Я ведь так сильно тебя люблю», и я всегда хотела сказать, но никогда не решалась: «Люби меня меньше».

16. Рано или поздно все меняется

Моя мать пролежала почти целый год в постели, и когда она встала, странно было увидеть ее не сквозь стаканы с водой, которые скапливались вокруг ее кровати, — иногда Птица от скуки пытался заставить их звучать, проводя мокрым пальцем по ободкам. Мама сделала макароны с сыром, одно из немногих блюд, которое она умела готовить. Мы сделали вид, что вкуснее в жизни ничего не ели. Как-то раз она подозвала меня к себе. «С этого момента, — сказала мама, — я буду обращаться с тобой как со взрослой». Но мне же всего восемь, хотела сказать я, но промолчала. Мама снова начала работать. Она бродила по дому в кимоно с красными цветами, и повсюду за ней тянулся след из скомканных листов бумаги. Когда был жив отец, она была аккуратнее. Но теперь, чтобы найти ее, надо было просто идти за страницами перечеркнутых слов, и в конце тропинки была мама; ее взгляд был прикован к окну или к стакану с водой, как будто там была рыбка, которую только она могла видеть.

17. Морковь

На свои карманные деньги я купила книгу под названием «Съедобные растения и цветы Северной Америки». Там говорилось, что горечь желудей можно убрать, отварив их в воде, что шиповник съедобен и что лучше избегать всех растений, которые пахнут миндалем, у которых листья растут по трое или по стеблям течет молочно-белый сок. Я пыталась опознать как можно больше растений в Проспект-парке. Было ясно, что у меня еще не скоро получится узнавать каждое растение, а потом, мне, возможно, придется выживать не в Северной Америке, так что я еще выучила наизусть «Универсальный тест на съедобность». Полезно знать, что некоторые ядовитые растения, например болиголов, могут быть похожи на съедобные — например на дикую морковь или пастернак. Чтобы провести тест, надо не есть в течение восьми часов. Потом разделить растение на части — корень, листья, стебель, бутон и цветок — и прикладывать маленькие кусочки к запястью. Если ничего не случится, надо приложить эти кусочки к внутренней стороне губы и подержать три минуты. Если и после этого ничего не случится, надо пятнадцать минут подержать кусочки на языке. Если же опять ничего не случится, надо их разжевать, но не глотать, а просто подержать во рту еще пятнадцать минут, и если снова ничего не случится, проглотить и подождать восемь часов. Если и тогда ничего не случится, можно съесть еще пару ложек, ну а если и после этого ничего не случится, значит, растение съедобно.