Книга Если только ты - Хлоя Лиезе

Зигги или кто-то другой, если уж на то пошло, подумает о моих жизненных решениях (на это я забил давным-давно), но вот тщеславия мне не занимать. Никто не видел меня в таком неприглядном виде с момента моего рождения.

Зажав косяк между зубами, я тянусь к чёрному кашемировому пледу рядом и накидываю его себе на колени, затем провожу пальцами по волосам, приглаживая взъерошенные волны до тех пор, пока мне не удаётся собрать верхнюю их часть с помощью резинки на запястье.

Затем я откидываюсь обратно на шезлонг, делая долгую затяжку косяком.

— Ты когда-нибудь слышала о необходимости стучаться во входную дверь, дорогая Зигги?

— У меня было подозрение, что если бы я постучалась, мне бы не открыли, — она прислоняется к перилам балкона и чуть не награждает меня сердечным приступом. Я бросаюсь вперёд, хватаю за запястье и дёргаю её к себе.

Её глаза делаются широко распахнутыми как блюдца, когда она пошатывается в мою сторону и останавливается у моих ног.

— Это зачем было?

— Ты проникла на мою территорию и забралась по моему дому. Ты сейчас не имеешь права задавать вопросов.

Я осознаю, что до сих пор держу её запястье. Что оно тёплое и мягкое, и что к её коже льнёт едва ощутимый запах клубники. Я отпускаю.

Зигги скрещивает руки на груди и смотрит на меня вниз, пока я стараюсь успокоить себя очередной затяжкой этой очень дорогой, очень мягкой марихуаны, и говорит:

— Разве тебе стоит так делать?

Я приподнимаю брови, задержав дым, затем медленно выдыхаю. Зигги наблюдает за мной, и её лицо выражает изумительно манящую смесь заворожённости и искреннего неодобрения.

— Фрэнки одобряет, — усмехнувшись, я откидываюсь дальше на шезлонг. — Травка — это единственное, в чём мы с ней согласны.

— Фрэнки использует её как обезболивающее, — подмечает Зигги.

Я не собираюсь признаваться, что мой живот в агонии. Поэтому показываю косяком на свою повреждённую ногу.

— Ой-ой. Мне больно.

Она закатывает глаза.

— Итак, — я подношу косяк к губам, с досадой наблюдая, что Зигги устраивается как дома. Она плюхается на шезлонг напротив моего, вытягивает длинные ноги, скрещивает руки на груди.

— Итак, — отвечает она.

Я жестом руки обвожу балкон, выдыхая.

— Чем я обязан этим удовольствием вторжения в мою личную обитель?

Её румянец сгущается.

Этот вид напоминает мне о том моменте, когда она задрала платье на террасе, стянула трусики и обернулась через плечо…

Воспоминание производит весьма неудобный эффект на моё тело. Слава Богу за плед, который я подтягиваю повыше на коленях. Я сгибаю в колене здоровую ногу и подтягиваю к себе, чтобы скрыть то, что начало происходить.

Вот с чем я остаюсь, раз мне пришлось отказаться от «кутежа». Я настолько на взводе, что наполовину твёрд просто при виде румянца.

Закрыв глаза, я вспоминаю последний раз, когда видел мою мать и отчима. Это очень быстро обрывает проблему, которая начала зарождаться в моих брифах.

— Я здесь… — продолжает Зигги, затем делает паузу.

Проклятье, когда мои глаза закрыты, это возбуждает ещё сильнее — слышать хрипотцу её голоса, повышение тона в конце каждой фразы.

Я приоткрываю один глаз и сердито смотрю на неё, основательно раздосадованный этим.

— Ты здесь? Выкладывай уже.

Её челюсти сжимаются. Зигги выпрямляется, крепко скрестив руки на груди.

— Я здесь, потому что… — она делает глубокий вдох, и теперь я чувствую себя абсолютным мудаком. Её губы шевелятся, но слова не срываются с них, будто застряли где-то между её мозгом и языком. Она зажмуривается и отворачивается, садясь боком на шезлонге, и морской бриз высвобождает ещё больше прядей из её косы. Я наблюдаю, как эти пряди подпрыгивают и танцуют на ветру как языки пламени, после чего обёртываются вокруг её головы, скрывая лицо.

Её плечи поднимаются, затем опадают. Глубокий вздох, будто она настраивается.

— У меня есть… идея. В смысле план. Это поможет нам обоим выбраться из наших текущих… положений.

Мои брови удивлённо приподнимаются. Младшая сестрёнка Рена — это последний человек, от которого я ожидал бы плана, помогающего мне выбраться из моего бардака.

— Почему ты хочешь мне помочь? Когда я видел тебя в последний раз, я приставал к тебе, оскорбил и довёл до слёз.

И я ненавидел себя за это.

— Ты не довёл меня до слёз, — ровно произносит Зигги. — Ну то есть, по сути да. Но это были злые слёзы. Ты меня выбесил. Но… — между нами повисает молчание, затем она говорит. — Если ты сказал об этом как мудак, это ещё не означает, что ты не прав. Если я хочу быть увиденной, я должна взять на себя ответственность за это. И тут в игру вступаешь ты.

Я с любопытством смотрю на неё.

— Продолжай.

Она склоняет голову, когда ветер бросает ей волосы в лицо, скрывая её от меня. Её пальцы сцепляются на её коленях.

— Тебе нужно поправить публичный имидж.

— Кажется, Фрэнки использовала термин «воскресить».

У неё вырывается мягкий фыркающий смешок. Я невольно улыбаюсь от этого звука. Она пожимает плечами.

— Одно и то же.

— Не особо, но я тебя выслушаю.

Между нами воцаряется очередная пауза, пока Зигги проводит ладонями по бёдрам и садится прямее.

— Я хочу, чтобы мой имидж… слегка запятнался. Повзрослел, можно сказать.

Мои губы хмуро поджимаются.

— Я не понимаю.

— Каждый из нас обладает тем, в чём нуждается другой. У меня репутация хорошей девочки. У тебя скандальная известность плохого парня. Если нас будут видеть вместе, эти публичные имиджи повлияют друг на друга. Меня будут воспринимать серьёзнее. Ты будешь выглядеть так, будто привёл жизнь в порядок.

Я моргаю, ошеломлённый тем, на что она намекает.

— Ты предлагаешь, чтобы мы притворились, будто встречаемся, потому что я ни за что, чёрт возьми…

— Нет! — Зигги качает головой. Ветер меняется, отбрасывая её волосы назад гладкими медными прядями. — Не надо притворяться, что мы встречаемся. Просто притворимся… друзьями.