Книга Квиллифер - Уолтер Йон Уильямс

накрениться, и Кевин повернул руль, стараясь удержать судно по ветру. Я наклонился в противоположную сторону, чтобы помочь восстановить равновесие. Порыв ветра стих, лодка выпрямилась, а взгляд Кевина стал задумчивым.

– Моему отцу и мне периодически требуются адвокаты, – сказал он. – Нужно составлять контракты, собирать долги, преследовать банкротов. Возможно, мы сможем тебя нанять – не в Этельбайте, где старый Клинтон решает все наши проблемы, но в других портах.

Я посмотрел на него с внезапно проснувшимся интересом.

– Лодки и юриспруденция! – воскликнул я. – Восхитительная двойственность!

– Я поговорю с отцом, – заверил меня Кевин. – А когда заканчивается твое ученичество?

– Через восемь или двенадцать месяцев, впрочем, тут все зависит от мастера Дакета, – ответил я.

– И, конечно, тебе сначала предстоит избежать тюрьмы или позорного столба за соблазнение Русалки.

Я предпочел бы не обсуждать Аннабель. Мне было слишком легко представить ее под жестокими ударами ремня или даже хлыста разгневанного отца, а еще хуже думать, что он отправит ее в монастырь. Я ничего не мог сделать, чтобы это предотвратить, ведь по закону отец обладает всей полнотой власти над дочерью. И даже если я сумею прорваться в дом Грейсонов, освободить Аннабель и выбраться с ней оттуда, нам удастся убежать достаточно далеко и уйти от отцовского гнева, в конечном итоге мы умрем от голода в какой-нибудь далекой стране без друзей, поддержки и денег.

Мне вновь пришла в голову мысль, что отцы как вид весьма неразумны. Грейсон поставил свой дом на уши, посреди ночи преследовал меня через добрых полгорода, а теперь, несомненно, напрягает воображение, чтобы придумать наказание для собственной дочери – и всего лишь из-за безобидного флирта. Почему им овладела такая безумная ярость? Он нанес гораздо больший урон репутации Аннабель, чем был бы способен я.

«Почему, – подумал я, – молодым не дают возможности оставаться молодыми? Почему мы не можем любить, быть беззаботными, наслаждаться жизнью до того, как возраст и заботы лишат нас такой возможности?»

Я снова подумал об Аннабель – если бы я оказался персонажем поэм Белло или Тарантуа, меня бы снедала тревога и стыд, возможно, я бы, как собака, катался по полу, выкрикивая имя Аннабель, – однако я даже не плакал.

Возможно, в моем характере не хватало чего-то важного и я просто не мог испытывать подобные муки? Может, мне следовало рвать на себе одежду или броситься в море, чтобы утопиться?

И все же я не понимал, как моя гибель в море сможет что-то исправить. Аннабель не станет лучше из-за моей смерти, а разорванная одежда и громкие изъявления гнева не произведут впечатления на ее отца. Он лишь обрушится на меня с такой же яростью, с какой угрожал дочери.

Я никому не хотел причинить вреда. Впрочем, в таких ситуациях следовало учитывать намерения.

Из-за того, что я не хотел думать об Аннабель или своих недостатках, я перевел разговор на военно-морское право, и мы стали обсуждать судьбу выброшенного на берег груза, его спасение, использование крюков, скрытые дефекты, халатность, процессуальный отвод, вещный иск или «против всего мира». Кевин терпеливо слушал – наверное, он многое уже об этом знал, – но, если он собирался доверить мне часть своего семейного бизнеса, я хотел продемонстрировать ему, что свободно владею предметом.

С подветренной стороны от нас находились невысокие острова с прозаическими названиями: Коровий, Сосновый и Бараний. Во время прилива их окружало неспокойное море, но, когда начинался отлив, вода отступала, оставляя грязные дороги, соединявшие острова и материк. Среди пышной растительности тут и там виднелись белые вкрапления – овцы, составлявшие большую часть их населения. Название Бараньего острова получилось удачным; на нем было намного больше баранов, чем коров на Коровьем, и больше баранов, чем сосен на Сосновом. Соленая трава, растущая на плоской местности вокруг Этельбайта, идеально подходила для питания овец, в результате их мясо отличалось мягкостью и приятным вкусом, и баранина из Этельбайта славилась по всему Дьюсланду.

Мы с Кевином съели имбирный пряник и выпили кувшин сидра, когда проплывали мимо первых двух островов. Кевин пытался заговорить об Аннабель, я же старался уводить его в сторону, пока мы не свернули в канал, который вел к Бараньему острову. Мы пришвартовались у мола, и я оставил в ящике шапочку, которая обозначала мой статус ученика адвоката.

Однако захватил с собой кувшин с сидром, а Кевин взял сумку с провизией.

Мы оставили причальный канат подлиннее, чтобы лодка не пострадала во время отлива и прилива, и зашагали вглубь острова. Пастух с посохом на плече и в большой соломенной шляпе бросил на нас безразличный взгляд, оторвавшись от созерцания отары. Его собака заинтересовалась нами гораздо больше и не спускала глаз с незваных гостей.

Мы пошли по единственной тропе внутрь острова. Она шла через луг, заросший соленой травой, изредка нам попадались кучи серого камня, а впереди я заметил рябины и клены, посаженные для защиты от ветра; клены уже стали пурпурными – наступила ранняя осень, – а зеленые листья рябин скоро будут полыхать золотом.

Мы прошли мимо деревьев и увидели поляну с небольшим загородным домом из красного кирпича, вероятно, летом здесь жили родственники сэра Стенли. Надворные постройки из коричневого кирпича и пустые загоны для овец находились в тени деревьев. Я остановился под кленом и задумался о том, как следует действовать дальше.

– Если мы подойдем к входной двери, сэр Стенли сможет выйти через заднюю. Или прикажет слугам закрыть дверь на засов.

– Нам следует спрятаться и подождать, – предложил Кевин.

– Пастухи уже знают, что мы на острове, – ответил я.

Я подумал, что обычным слугам не рассказали, почему сэр Стенли здесь прячется или что он вообще прячется. Сойдя с тропы, я направился к роще. Сначала я обратил внимание на дровяной сарай, а за ним – конюшню с пустыми стойлами, но при этом уловил запах лошади. Дальше находился загон с овцами и кирпичная сыроварня с просевшей соломенной крышей. Я остановился и принюхался, и мне показалось, что я уловил запах парного молока. Подойдя к двери, я увидел молодую женщину, которая доила овцу, остальные нетерпеливо толпились вокруг нее.

– Могу я попросить глоток молока? – спросил я.

Услышав незнакомый голос, девушка из сыроварни повернулась на своем табурете, хотя ее руки продолжали работать. Она была моего возраста, под голубой шапочкой я увидел личико в форме сердца, полные губы, темные глаза и розовые щеки. Я почувствовал, как во мне начал пробуждаться интерес.

Я кивнул в сторону празднично одетого Кевина, в некотором сомнении остановившегося у двери.

– Я привез молодого джентльмена на