Книга Не с той стороны земли - Елена Юрьевна Михайлик

мировая гармония говорила с миром через него,

а потом перестала.

Вышел из дома – через квартал старая липа еще жива,

беглый трамвай делит минуты со всем возможным

           стараньем.

Без гармонии, кажется, стали точней слова,

ритм совместился с дыханьем.

А дыханье вместило бензиновый и яблочный дым,

розовое низкое небо, тоннель в бывшем овраге,

и мировая гармония плыла за ним,

удивляясь при каждом шаге.

«Родиться в городе, где пролив огранен камнем…»

Родиться в городе, где пролив огранен камнем,

               словно строка,

и лишь потом, у самого Кронборга, раскатывается вширь.

Ходить в школу. Не ходить ни к принцу,

           ни в монастырь,

ни замуж за дурака.

Воевать на финской, потом смотреть,

           как в город входят войска,

думать: принц Фортинбрас был куда умней,

он-то знал, что здешние жители состоят из песка,

из песка, соленой воды, камней и корней,

он-то знал, куда дует ветер и откуда стелется дым,

как сделать берег – своим.

Поговорить с друзьями, три года валить поезда

               с мостов,

приманивать на взрывчатку судоверфи и катера,

наполнять водой десятки разъятых ртов,

в один пасмурный сонный день умереть с утра.

Не услышать, как на серой крутой волне

дробится, зовет из морей колокольный звон,

называться все так же – Офелией – в этой стране

не так уж много имен.

«Не отдавать отчета – беспроигрышная игра…»

And that’s just what I am…

Не отдавать отчета – беспроигрышная игра,

из хмельного болота искать пути до вчера,

до первомайских кварталов, утренних городов,

всех живых, неусталых, неистраченных до…

Рельсы ржавеют и гнутся, осыпаются провода —

оттуда можно вернуться только сюда.

Так что – мимо сияющей ряски, туда, где пока жива,

трава, отдавшая краски, приручающая слова

для ремесла и отрады составлять по складам,

И… I require no pardon for anything I have done.

«Не сказать, чтоб в обиде…»

Н. И.

Не сказать, чтоб в обиде,

но в большой тесноте уже несколько тысяч лет

проживает в разобранном виде

гражданин по фамилии Когелет.

Весь в клочках цитат, прерван на полуслове,

он выходит в сад,

лев с ягненком лежат в безвредном болиголове,

облака горят,

в дальних сферах большой оборот совершают числа,

плавя звездное вещество…

вот чего во вселенной не прибыло – это смысла,

хоть на Млечном пути, хоть на Вишере, хоть на Висле,

для людей не меняется ничего.

Но когда в небесах опять готовят крайние меры,

моровую язву, водородный диспаритет,

Он встает в собрании и говорит:

               очнитесь, товарищи офицеры,

все суета сует.

И они замолкают, каждый неосязаем,

каждый светел, каждый – воплощенное волшебство —

уступают —

потому что любовь лежит и не исчезает

как печать на сердце его.

«И черепахе назначен срок…»

«И черепахе назначен срок, и дракон обратится в прах,

недолговечен человек, но желанием кровь его полна,

с годами меняются русла рек, бессмертия нет в словах

                 и делах,

но нашу жажду теченье лет не осушит до дна»,

нет на свете иных времен, нет другой земли на земле,

не ищи отраженье в воде, если желаешь саму луну,

небо ломится от знамен, вэйский У-ди поет в седле,

время ловит его слова, кладет камнями на глубину.

«Мы вовне, на всякий случай совмещая времена…»

Мы вовне, на всякий случай совмещая времена,

размещаем снег летучий и луну, что не видна, но

слышна полночным блеском, тянет наст толчком

нерезким вверх, как ткань, как полотно, как помехи

цифровые – не сплошные, не живые, щели межъязыковые,

но взлетают все равно, бесконечно и бесцельно,

и бесшумно, день от дня, пень и волк висят отдельно

и друг другу не родня, ничего нигде не выйдет замуж,

в землю, в гроб, в окно, все отражено в соседе, все

заключено в аиде, ничего не решено, но летит – и этот

выдох, этот случай, этот лжец, может быть, сейчас

проедет, может быть сейчас увидит и запишет наконец.

«а то, чего некоторые лишены, а другие не лишены…»

а то, чего некоторые лишены, а другие не лишены —

возможность считать свою частную смерть

       общим делом страны,

а что у кого-то не без труда, а у других никогда —

возможность считать свою частную жизнь

   пригодной не только для льда,

ихтиоформы ломятся вверх по реке,

       по координатной сети,

вылетают из поля, вмерзают в линзу,

   потом всплывают в литературе,

откуси, возверни возможность считать —

       по крайней мере до десяти,

возможность дышать при этой температуре,

там ненадо, неслышно и нетемно, там негород,

           число и год,

это было не яблоко, но оно по-прежнему там растет.

Формальная школа, 1921

Ловись, рыбка, большая и маленькая,

катись, большая волна,

соленую пену ковшом наваливай

от неба и до окна.

Ловись рыбка, входи, не спрашивая,

гуляй по веснам и снам,

все осторожное и окрашенное

называя по именам.

Ловись, рыбка – небо погожее,

зима, от твоих щедрот.

Дразни прохожего непохожего

уменьем дышать сквозь лед.

Ловись – не выбирай акваторию,

не загадывай на потом,

втискивайся между льдом и историей,

ракурсом и мостом.

Над Финским заливом зыбь оловянная,

ни дома, ни маяка.

Шальное небо, вода нежданная,

знакомый блеск плавника.