Книга Я хотел убить небо - Жиль Пари

Но вот наконец под окнами останавливается машина Реймона с синим помпоном на крыше, и я кубарем качусь по лестнице.

У полицейского рубашка всегда выбивается из штанов, потому что у него большой живот, и под курткой он вечно мокрый, как будто бы вместе с ним в машине ехало солнце.

Он протянул руки мне навстречу, и я бросился ему на шею.

– Ну как ты, малыш? – спросил Реймон своим низким голосом, и я рассказал ему про среду, когда мы играли в футбол и загасили Азиза.

– Что это ещё за слово – «загасили»? Кто тебя научил так говорить?

– Вообще-то Симон.

– А, тот ещё прохвост.

– Что значит «прохвост»?

– Это значит «несносный ребёнок».

– Тогда почему ты прямо так и не говоришь – «несносный ребёнок»? Так бы я сразу понял.

– Потому что «несносный ребёнок» – так говорят только бабушки.

– Но ты уже два раза так сказал!

И мы оба засмеялись, и погода была хорошая, так что мы пошли прогуляться по дороге, на которой полно гудрона.

Я протолкнул свою ладонь в его, и она там вся целиком исчезла.

Реймон мне улыбнулся, даже его глаза улыбнулись, и лохматые брови встретились друг с другом.

– Знаешь, я привёз тебе фотографию своего сына, его зовут Виктор.

И он показал мне фотографию Виктора, которого держит на руках женщина в жёлтой блузке, и мне совсем не показалось, что Виктор на меня похож.

– А что это за женщина?

– Это моя жена. – Глаза Реймона засветились ещё ярче. – Она тоже перебралась на небо.

– Почему?

– Потому что сильно заболела, но тебе ни к чему слушать такие грустные истории. Ну как, тебе тоже кажется, что вы с Виктором похожи?

И я ответил «да», чтобы Реймону было приятно. У меня светлые волосы, а у него тёмные, у меня глаза голубые, а у него карие, а главное, я бы ни за что не согласился, чтобы меня вот так причесали.

Лично я просто провожу растопыренными пальцами по волосам вместо расчёски, и дело с концом. И к тому же у него, в отличие от меня, нет уродской родинки на носу.

Симон любит пошутить на эту тему, говорит: «Эй, у тебя на носу муха!», и я тогда хватаю его за волосы, и он кричит: «Я же пошутил!», и я такой: «Я тоже».

Реймон сорвал травинку и зажал её между зубами.

– Как ты смотришь на то, чтобы иногда приезжать к нам в гости?

Я проследил глазами, как он убрал бумажник с фотографией Виктора в задний карман штанов, и сказал: «Хорошо смотрю», и он сжал мою ладонь.

– Я поговорю об этом с вашим директором.

И я подумал, что Виктор, наверное, чересчур послушный для него, и ему бы очень пригодился несносный ребёнок вроде меня.

Мы сели в траву на берегу реки.

– Ты не замёрз? – спросил Реймон.

– Нет.

И тогда он снял куртку и накинул её мне на плечи.

У взрослых иногда серьёзные проблемы со слухом.

Когда он приехал ко мне в приют в первый раз, мне было очень странно видеть его без фуражки и полицейской формы. У него на лбу всегда след от фуражки, так что сразу видно, что он её редко снимает, но первое время Симон и Ахмед не верили, что он полицейский. Но потом они увидели машину с помпоном, и с тех пор Ахмед боится Реймона. Симон объяснил мне, что это из-за его папы, который сидит в тюрьме, и я задумался, откуда, интересно, Симон это знает, и спросил у Ахмеда, правда это или нет.

– Ахмед говорит, что полицейские – сволочи, – сказал я полицейскому.

– Не все, – ответил он. – Иногда бывает трудно арестовать человека, когда рядом находятся его дети, но если уж кого-то и арестовывают, то всегда за дело, и иногда у нас просто нет выбора.

Он почесал затылок и ещё сказал: «Дети не виноваты, что их отец – вор или кто похуже, но обычно именно детям приходится отвечать, если родители наломали дров».

Я не понял, почему родители должны отправляться в тюрьму за то, что всего-навсего наломали дров.

Мы ещё немного поговорили о преступниках, а потом похолодало, и мы пошли обратно.

Реймон прижал меня к себе и сказал: «Веди себя хорошо, малыш», я отдал ему куртку, он ущипнул меня за щёку и уехал.

Я был уже на самой верхней ступеньке, когда услышал, как подъезжает машина, и обернулся, потому что Реймон иногда возвращается, просто чтобы ещё раз меня обнять, но на этой машине синего помпона не было.

Из неё вышла какая-то женщина, а за ней – девочка. Эта девочка поглядела на меня, и я почувствовал себя очень странно: как будто не могу на неё не смотреть, – и женщина потянула её за руку: «Давай быстрее!», а мы с девочкой не сводили друг с друга глаз.

Женщина вела себя так, как будто меня там не было.

Она прошла прямо перед моим носом и толкнула дверь приюта, волоча за собой девочку.

Дверь за ними закрылась, и я был почти уверен в том, что, прежде чем скрыться за дверью, девочка мне подмигнула.

Её зовут Камилла.

Я думаю о ней всегда, даже когда она рядом.

Когда она на меня смотрит, я становлюсь красный как помидор.

Она похожа на полевой цветок, который не решаешься сорвать, потому что боишься, что он сломается у тебя в руках.

Она спит в комнате Беатрисы и Алисы.

В кухне Алиса опускается на колени, отодвигает волосы от лица и не сводит с неё своих карих глаз, и одновременно сосёт большой палец на свободной руке – той, которая не держит волосы. Беатриса предложила Камилле свои козявки из носа, но она сказала: «Нет, спасибо».

Только это было такое доброе «нет, спасибо», будто она сказала «да, пожалуйста».

Сначала Симон, понятное дело, из кожи вон лез, чтобы произвести на неё впечатление.

Он сказал: «Ты за решёткой минимум на три года» и «В твоих интересах намазывать мне масло на тосты по утрам».

А Камилла ответила: «Я уж лучше проведу сто лет здесь, чем на одну секунду вернусь к тёте Николь. Что же касается намазывания масла на тосты, то в твоих интересах больше мне этого не предлагать, иначе я возьму нож и покромсаю тебя на куски».

И с тех пор это Симон намазывает ей масло на хлеб, а не она ему.

Ахмед ревёт, потому что ему никогда не удаётся сесть рядом с Камиллой, а когда Жужуб показывает ей свой пластырь, Камилла говорит: «Ой, ну надо же, как тебе, наверное, больно, бедняжка!», и Жужуб смотрит на нас, остальных, как на бесчувственных чудовищ.

Даже Борис содрал пластырь с носа, хотя у него-то он там был по делу, и Камилла поцеловала его болячку, и Борис покраснел так же сильно, как краснею я, когда она на меня оглядывается.