Книга Зима на Майорке - Жорж Санд

Жорж Санд

Зима на Майорке

Документальный роман

Перевод Натальи Сидифаровой

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Датой написания настоящей книги можно считать день, когда мною была сделана надпись с посвящением моему другу Франсуа Роллинa1. Что касается мотива написания книги, то он заключен в строках, открывающих Главу IV, и сейчас я могу коротко сформулировать эти мысли следующим образом: «К чему странствовать, когда ничто к этому не вынуждает?» Сегодня, вернувшись из другого уголка Южной Европы, расположенного на этой же широте, я лишь могу подтвердить правоту тех самых рассуждений, сделанных мною по возвращении с Майорки: «Суть странствия – не в странствии, а в отстранении. Ведь кто из нас не хотел бы избавиться от горечи своих страданий, или освободиться от бремени зависимости?»

Жорж Санд

(Аврора Дюпен)

25 августа 1855 года

Ноан

[1 Франсуа Роллинa (Francois Rollinat; 1806 – 1867) – отец французского поэта Мориса Роллинa, адвокат, был депутатом Учредительного собрания от департамента Эндр]

Ноан, дом Жорж Санд (П. Бланшард, гравюра на дереве)

ПОСЛАНИЕ БЫВАЛОГО ПУТЕШЕСТВЕННИКА ДРУГУ ДОМОСЕДУ

Мой дорогой Франсуа, тебе, связанному обязательствами не покидать стены дома, наверняка, кажется, что с моим гордым, переменчивым и независимым нравом, я не представляю большего на свете удовольствия, чем преодоление гор, озер и долин. Увы, в свои самые удивительные странствия я отправлялась, съежившись в бабушкином кресле с потертыми подлокотниками у камина, согревающего мои ноги теплом тлеющих углей. Я убеждена, ты много раз переживал подобные мгновения, не менее прекрасные и, возможно, гораздо более поэтические. А посему должна тебе сказать: сожалеть о том, что тебе так и не довелось обливаться пoтом в тропиках, обмораживать ноги в полярных снегах, бросать вызов вселяющей ужас морской стихии, подвергаться разбойничьим нападениям, или хотя бы однажды испытать на себе какие-либо из тех невзгод и опасностей, которым ты каждый вечер, сидя в тапочках, противостоял в своем воображении – не считая того единственного неудобства, когда еще одна сигара прожигает подкладку твоего смокинга1 – это пустая трата времени и сил.

[1 смокинг – (в первоначальном значении слова) домашняя мужская куртка, халат (обыкн. из мягкой шерстяной ткани; ранее надевалась курящими для защиты обычной одежды от табачного запаха)]

Посылая настоящее описание моего недавнего путешествия за пределы Франции, я хочу помочь тебе смириться с обреченностью, не допускающей возможности физически отправляться в подобные странствия. Убеждена, что, прочитав его, ты скорее испытаешь чувство жалости ко мне, нежели чувство зависти, и поймешь, что цена, которую я заплатила за те мимолетные мгновения радости в сплошной череде неудач, оказалась слишком высока.

Данное повествование, за год, прошедший со дня его написания, вызвало появление множества резких, и в некотором смысле комичных, обличительных высказываний в мой адрес со стороны жителей Майорки. Жаль, что их опубликование в качестве продолжения моего рассказа – слишком долгая история, поскольку манера их изложения послужила бы лишь доказательством правоты моих суждений, касающихся гостеприимства, хорошего тона и деликатности майоркинцев по отношению к иностранцам. Такое дополнение стало бы своеобразным признанием действительности. Однако вряд ли нашелся бы тот, кто удосужился бы перечитать их все от начала до конца. К тому же, если публикация полученных отзывов считается занятием пустым и неблагоразумным, то, пожалуй, публичное выступление против нападок, которым ты подвергаешься, стало бы поступком еще более безрассудным.

Итак, избавлю тебя от вышесказанного и ограничусь лишь тем, что, в качестве последнего штриха к представленному тебе портрету простодушного майоркинского народа, позволю себе сделать небольшое отступление о том, как, прочитав мое повествование, самые компетентные адвокаты Пальмы (в количестве, как мне сказали, сорока человек), собрав всю свою изобретательность, встретились для того, чтобы сформулировать обвинение против безнравственной писательницы, позволившей себе глумиться над их любовью к ведению прибыльных дел и их трепетному отношению к свиноводству. Как когда-то говорил другой автор, в этом случае на сорок голов хватило бы ума и четырех1.

[1 Автор перефразирует высказывание драматурга Алексиса Пирона (1689 – 1773), признанного в свое время безнравственным автором. Очевидно, Санд использует прием, основанный на игре слов Quadrado (фамилией автора упоминаемой обличительной речи) и cuadrado, что означает «1) четырехсторонний, квадратный; 2) непонятливый, тупой». (Из комментариев Берни Армстронга)]

Что до тех добрых людей, так мною разгневанных, давайте оставим их в покое. Им, наверняка, хватило времени для того, чтобы давно успокоиться, а мне – чтобы забыть их поведение, их словесные и письменные обвинения против меня. Разумеется, в целом я уже сейчас и не помню жителей того прекрасного острова, за исключением пяти или шести человек, которые, благодаря своему гостеприимству и доброте, навсегда останутся в моей памяти как полученное в награду благословение судьбы. И если далее я не упомяну их имена, то лишь потому, что не отношу себя к особо важным персонам, привыкшим выступать с благодарственными речами и говорить слова почтения и похвалы. Я знаю (и надеюсь, это очевидно из всего моего повествования), что эти люди будут помнить меня как друга, который не допустит по отношению к ним каких-либо проявлений непочтительности, и что им никогда не придется усомниться в искренности моих чувств.

Я почти ничего не написала о Барселоне, где мы провели несколько суматошных дней перед отплытием на Майорку. Переезд из Порт-Вендрес в Барселону на хорошем пароходе в ясную погоду создает впечатление восхитительного путешествия. На Каталонском побережье нам вновь предстояло вдохнуть весенний воздух, которым накануне в ноябре мы наслаждались в Ниме, и запах которого нас покинул, после того как мы миновали Перпиньян; а на Майорке нас ожидал летний зной. В Барселоне прохладный морской бриз щадил от яркого солнечного света. Он расчистил от облаков бескрайний горизонт, на котором виднелись очертания далеких горных вершин, то голых и черных, то, наоборот, белых от снега. Один раз мы предприняли поездку по окрестным местам на благородных изящных лошадях андалузской породы, но сначала побеспокоились о том, чтобы они, по возможности, съели весь свой овес, на случай если им придется, по какой-нибудь непредвиденной причине, поспешно доставить нас обратно в охраняемый город.

Как тебе известно, в то время (в 1838 году) по окрестным местам скитались отколовшиеся от вооруженных повстанцев шайки, которые устраивали