Книга Ты следующий - Любомир Левчев

Это и есть великая и бескрайняя свобода христианина. Тот же механизм производил свободу коммуниста, но он верил в слово без Бога, посему его брак с вождем и Учителем был порочным. Мы все же смогли перенести все свои грехи на верховную личность и приватизировать добродетели целой эпохи.

До Медиоланского (Миланского) эдикта христианские коммуны не подчинялись никакой земной власти. И твердо отстаивали общность благ.

Христос намного умереннее во взглядах, чем его апостолы. А они, вероятно, умереннее многих других фанатиков. Тех, что умирали на аренах.

IV

Все Евангелия написаны около 60-го года нашей эры. Следующие два века отцы церкви занимались апологетикой.

Данный термин, вероятно, восходит к неоплатонику Флавию Юстину, который в начале II века создал две страстные апологии христианства.

Этот первый философ, который принял христианство, лично мне очень интересен, потому что он откровенно рассказывает, как и почему обратился к новой вере (в «Разговоре с Трифоном Иудеянином»). Автор предстает перед нами человеком, вечно ищущим путь к Богу. Он приближает нас к Нему.

Античные религии исчерпали себя и даже стали раздражать своей политической профанацией мифов. Тогда Флавий обратился к философии. Он изучил различные школы, чтобы отвергнуть их. А пифагорейцы отвергли его самого, поскольку, если верить их свидетельствам, Флавий дурно знал музыку, астрономию и геометрию (последняя слабость, видимо, была типична для всей эпохи). Впрочем, с Платоном и платониками Юстин легко нашел общий язык. Он с удивительной уверенностью шел по пути идеала Счастья, и именно этот путь привел его к Божьему порогу. К уединившемуся для созерцания философу явился мистический безымянный старец, который посвятил его в таинства христианства. Метафора ли это или реальный случай? Хорошо, что у нас нет ответа на этот вопрос. Тем не менее тут явственно проявили себя два импульса, две силы, посредством которых христианство пленяло непорочные души: встречи со странствующими проповедниками и бесстрашие мучеников перед лицом смерти. (Подобным же образом ширился и коммунистический идеал.) Флавий стал христианином, но остался философом. Он бродил по миру как проповедник и обрел мученическую смерть. (Побежденные в диспуте римские философы распространили о нем клевету и — из мести — осудили.) После этого его стали называть то Юстином Мучеником, то Юстином Философом. В каком-то из своих сочинений он заклеймил демонов, которые, по его мнению, злодействуют в домыслах поэтов. Однако он и сам был склонен к поэтической искрометности. Когда Флавий утверждает, что в таинстве Святого Причастия реально присутствуют тело и кровь Христовы, он становится авторитетом для более поздних так называемых реалистов (возможно, вплоть до реалистов социалистических). И он оспаривает мнение другого христианского философа, Климента Александрийского, который видит в этом таинстве лишь символический смысл. Как ни парадоксально, но здравомыслящие союзники Флавия, среди коих был и знаменитый Ориген, вошли в историю как «символисты». Тот самый Тит Флавий Климент, который желал примирить в единстве веру и знание, не был распят на кресте и не был забит камнями. Он просто исчез во всепоглощающем времени. Но после него осталась могучая Александрийская школа. И судьбоносная историческая битва между знанием и верой. Победу в ней одержит вера. Даже философию она превратит в свою рабыню. Это произойдет благодаря логике фанатиков, таких как Квинт Флоренс Тертуллиан, которому приписывается максима: «Верую, ибо абсурдно». Трахтенберг сетовал, что так и не смог обнаружить эту крылатую фразу в дошедших до нас сочинениях Тертуллиана, но зато он прочел в них следующее: «Сын Божий умер — это абсолютно достоверно, поскольку нелепо. Будучи погребенным, Он воскрес. И это верно, поскольку невозможно».

Когда я анализирую историю, хотя бы ту, свидетелем которой стал я сам, мне кажется, что ничто не принесло человеку столько бед и страданий, как эта бесконечная и такая жестокая борьба веры со знанием. Даже заменив Бога человеком, вера продолжает душить знание за горло. А разве есть что-нибудь страшнее науки, лишенной веры? Ведь и вера и знание живут в нас одновременно. Что же это за проклятие, которое мешает нам обрести мир в своей душе?

Христиане были все еще непризнанными, гонимыми и преследуемыми, когда сами решили пойти войной на своих еретиков. Зачем им это понадобилось? Ради власти! Прежде всего духовной, но и политической тоже. Проклятие титанов действовало и в те времена.

Святой Ипполит Римский перечислил 32 ереси. А речь идет всего лишь о II веке. Симон Самарийский, считающийся основоположником гностицизма, был современником святых апостолов и упрекал их в том, что они не распространяют всю гнозу (gnoseos ) — Божественную истину, которую Иисус Христос донес до них и раскрыл им. Серьезный упрек. В нем чувствуется страсть платоника, пифагорейца и каббалиста, который желает расшифровать, разгадать.

Внутри общества гностиков тоже не было единства. Маркион, или Василид, или Валентин Египтянин, или же Карпократ — все хотели чем-нибудь отличиться.

Одни проповедовали докетизм, иначе говоря — верили, что материальный мир существует только в иллюзии. Иисус является творением Демиурга — создателя неверной реальности. Христос же — это Сын Божий. У него даже не было потребности в еде (например, на Тайной вечери). Но он пошел на это, дабы не отвратить от себя своих последователей. И на кресте в муках умер не он сам, а его земной двойник…

Другие же утверждали, что Иисус Христос — лишь земной человек. Гениально одаренный Богом, но смертный.

То, что все-таки объединяет гностиков и большинство ранних ересей, — это дуализм. Бог не создал материальный мир. Он не мог создать эту мерзкую действительность. Это творение Сатаны. Дуалисты были очень категоричны в своих суждениях. Что это за детерминизм? Что за безначальная материя зла? Это попахивает бунтом, революцией…

Рассказывают, что в подражание гностикам персидский христианин Манес создал могучую еретическую секту манихеев — предтечу богомилов, катаров и альбигойцев.

А в Антиохии (где-то в нынешней Сирии) местный епископ Павел Самосадский, по мнению многих, распространил опасную ересь павликианства. И она, наверное, и в самом деле была опасной, раз ее заклеймили на трех Вселенских соборах. Павел Самосадский чувствовал себя в безопасности под крылышком пальмирской царицы Зиновии, в сказочно красивом городе и в компании таких философов, как Логин. Но в 272 году римский император Аврелиан стер Пальмиру с лица земли, разогнал и убил ее поэтов, ученых и богословов.

И все же самым раздражающим и опасным из всех еретических учений было арианство. Сам Арий — воспитанник Александрийской школы. Он отрицал триединство Бога Отца, Сына и Святого Духа. Утверждал, что Иисус Христос был обычным человеком. И… отрицал божественное начало слова… Тем не менее страшнее всего было само то обстоятельство, что Арий с помощью своего друга Евсевия Кесарийского втерся в доверие к святому императору Константину Великому.

Что же представляла из себя Римская империя в те времена, когда Гай Флавий Аврелий — или император Константин I (рожденный в нашем Нише) — увидел в небе крест и надпись «Под этим знаком одержишь победу»?