Книга Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев

При таких условиях, как утверждал Н. А. Рубакин, «мечта об обобществлении орудий производства отнюдь не исчезает, ни среди пролетариата по отношению к фабрикам и заводам с их машинами, ни у земледельческого трудового крестьянства по отношению к «матери-кормилице» – земле, которую Бог создал для всех, как и свет, и воздух, и тепло».[579]Это он сказал тоже в 1912 году, то есть за два года до начала мировой войны и за пять лет до большевистского переворота.

Нам кажется, было бы естественно предположить, что мечтам об обобществлении собственности (от мирской земли до «мирской» фабрики) особенно мешала привилегированная частная собственность, через нее никак нельзя было переступить, потому что не разрешало Временное правительство; оно же все откладывало и откладывало Учредительное собрание. А между тем, правом на сословную собственность как бы на условиях «аренды» после 1906 г. пользовались и купцы, и мещане, и кулаки, и вообще люди «без сословия». Однако их численности все равно не хватало, чтобы сдвинуть экономику с мертвой точки и сделать всех зажиточными.

Полагаем, что на практике национализация (или конфискация, или социализация) частной собственности у незначительного числа хозяев давала низшему сословию не столько собственность (ее все равно не хватало на всех), сколько социальную справедливость, утерянную в 1861 году, поскольку она устраняла проблему грабительской аренды земли и ограничивала деспотизм и алчность хозяев.

Она же устраняла посредников в лице помещика и фабриканта в отношениях между государством и низшим сословием, повышая тем самым и эффективность «насоса», потому что «камерой сгорания» теперь могло стать само государство. В этом случае теория К. Маркса пришлась и рабочим, и крестьянам очень кстати, поскольку позволила осознать цели. Вопрос «куда идти» перед фабзавкомами уже больше не стоял, потому что подмена большевиками понятий в идеологии позволила окрасить стихийную мобилизацию низшего сословия в цвет пролетарского интернационализма, приложить к ней вывеску политической программы – фабрики рабочим, земля крестьянам. Сравните ее со словами Н. А. Рубакина об обобществлении орудий производства, и сомнений не останется.

Тем не менее, создается такое ощущение, что для понимания подлинных причин тех событий все равно чего-то не хватает, какой-то небольшой, но важной детали. Должен быть какой-то секрет Полишинеля, о котором тогда знали все, но умалчивали, предпочитая проводить жизнь в пустых дебатах о демократии. Но мы-то с вами понимаем, что одними демократическими принципами сыт не будешь, надо еще чем-то жить, правда?

А чем жило высшее сословие, права которого с таким усердием защищали эсеры, прикрываясь не работающей в России теорией «научного социализма»?

Конечно, доходами от той самой аренды с земли, которая для крестьян была удавкой, а для «образованного общества» как манна небесная – ничего не делаешь, стрижешь себе купоны. И немалые – 525 млн рублей в год, почти в пять раз больше, чем оклад, который собирало государство с низшего сословия. Плюс еще закладные на землю, в том числе на сдаваемую в аренду.

Хотя в учебниках об этом ничего не пишут, но для специалистов не секрет, что к 1917 г. в 27 губерниях Европейской России большая часть частновладельческих земель (31,6 млн дес.) была заложена в банках, причем 81,8 % заложенной земли принадлежало потомственным дворянам. По данным нашего крупнейшего аграрника Т. В. Осиповой, под залог земли банки выдали колоссальные средства в размере более 32 млрд руб., почти столько же, «сколько на кредитование промышленности», или, добавим мы, вдвое больше, чем внешние долги России мирного и военного времени, или в три с лишним раза больше, чем 10 млрд, перешедших, по словам Н. А. Рубакина, «в руки первенствующего сословия после 1861 г.». И всего на 6 млрд меньше, чем расходы России на Первую мировую войну.

Однако, подчеркивала Т. В. Осипова, «эти колоссальные средства уходили прежде всего на личные нужды помещиков».[580]То есть не просто «колоссальные», а астрономически колоссальные средства… просто проедались!

Получается, что наши «буржуи» мало того, что не умели делать деньги без государственной поддержки, но еще активно и с аппетитом их проедали. Они любили жить красиво, на широкую ногу – не случайно «одной из главных статей импорта были предметы роскоши».[581]

Великолепные дворцы XVIII века и роскошные доходные дома второй половины XIX – начала ХХ века до сих пор поражают наше воображение в Петербурге, это по-настоящему город-музей. Но он не просто музей, а настоящий памятник нечеловеческому аппетиту высшего сословия, памятник того, как оно буквально сожрало Российскую империю, на протяжении веков обдирая до нитки крестьян, разворовывая казенные средства и «инвестируя» их в колоссальном количестве в непроизводительную сферу – в роскошь.

Это обстоятельство во многом объясняет отсутствие у нас среднего класса: все сливки достаются высшему сословию, остальное немногое распределяется среди низшего, что лишает внутренний рынок покупательной способности и, соответственно, стимула развития собственного производства. А некоторые академики все время нас спрашивают: «Почему Россия внезапно взяла и рассыпалась?». Хотя ответ на этот вопрос дал еще Александр I, который очень трогательно и как-то беспомощно, почти по-детски, в свое время жаловался, «все грабят, почти не встретишь честного человека; это ужасно».[582]

Какая преемственность времен! И нравов!

Справедливости ради надо все-таки сказать, что в начале ХХ века русское барство все-таки испытывало хоть какие-то угрызения совести, мучилось от собственной праздности (как в «Дяде Вани» у А. П. Чехова – надо дело делать!) и мечтало… об Учредительном собрании, о свободе и демократии. Долго мечтало, потому что у него и так были особые права, у него и так была свобода, а главное, у него была скатерть-самобранка в виде сословной собственности. Зачем торопиться-то?

А наши бесконечно доверчивые ученые вслед за русскими марксистами начала ХХ века утверждают что «по степени монополизации Россия не отставала от развитых стран Европы и США». Конечно, не отставала, цифры говорят сами за себя – 32 миллиарда, выданные под залог земли, вполне можно назвать монополизацией. Но только монополистический капитал Америки консолидировался на бурном росте промышленного производства, на слиянии промышленного и финансового капитала, а у нас – на ипотечных кредитах, на проедании национального богатства и на долгах. Не зря Н. Ф. Даниельсон с самого начала утверждал, что развитие нашего хозяйства «не было вызвано массовым ростом производства».