Книга Дунаевский - Дмитрий Минченок

Видимо, какое-то потустороннее вмешательство всё же было, хотя Исаак Осипович его упорно не замечал. Но добрые отношения Дунаевского и Александрова продолжались долго. Несмотря ни на что. Хотя сигналы какие-то можно было уловить уже в конце тридцатых годов, в пору их наивысшего расцвета и признания. Дунаевскому казалось, что все женщины, с которыми сталкивается Александров, испытывают определённую тягу к этому статному красавцу. Думается, что между двумя мужчинами происходил негласный спор за первенство. И если Дунаевский проигрывал в этом споре в первые минуты, пока мужчины молчали, то стоило ему открыть рот, и Александров со своей фигурой отступал в тень. В голосе композитора было что-то загадочное. Его магия открывалась, когда он начинал говорить.

Александров почему-то был уверен, что его другу всё даётся легко. Надо признать, он искренне почитал Дунаевского за талант, но постепенно Григорий Васильевич начал всё валить на Исаака Осиповича, как на неуязвимого. Поначалу Исаак Осипович думал, что Гриша на него за что-то сердится или он перед ним в чём-то провинился. Пока не понял, что всё не так — просто он удобная фигура. Композитор писал Лидии Смирновой в конце тридцатых годов: "Поеду в Москву, немного успокою Александрова, путаный он человек, а главное, не пожалеет друга, чтобы выгородить себя, всё на меня опрокинул, во всём оказался виноват я. И теперь ко мне обращаются выручать "Мосфильм", а я-то меньше всех виноват".

Во время войны отношения прекратились. Александров сидел в эвакуации в Алма-Ате, Дунаевский колесил по стране в поезде. Затем все съехались в Москву. Московская жизнь потихоньку опять наладилась. По Тверской стали, вжик-вжик, мчаться красивые трофейные машины. Заработал "Мосфильм". Григорий Васильевич позвонил Дунаевскому и пригласил делать новый фильм. Для Исаака Осиповича его звонок был искушением. Дела его обстояли не самым лучшим образом. На пленуме Союза композиторов в сентябре 1946 года ему здорово досталось.

Он сам очень подробно описал ту нелёгкую ситуацию, в которой оказался: "Дело в том, что одно время (1942—1946) вокруг моего имени распространялись самые нелепые и безусловно враждебные мнения, будто я исписался и умолк, будто я не в состоянии был отобразить военную эпоху в песнях. Мало того, некоторые сволочи из ленинградских композиторских кругов напустили туман вокруг моего отъезда из Ленинграда, исказив не только факты, но и придав им двусмысленное толкование. Так, например, моему отъезду 25 мая 1941 года был придан характер бегства из Ленинграда, характер гражданской трусости. Вы же понимаете, что 25 мая я не был осведомлён о предстоящей войне, а уехал в поездку с железнодорожным ансамблем. Моя семья уехала 29 мая, как обычно, на дачу под Москву. Я действительно больше не вернулся в Ленинград, так как это было глупо в условиях того времени. Я предпочёл уклониться от перспективы превращения в труп или в лучшем случае от перспективы стать дистрофиком, решил приносить пользу стране на том участке, на котором застала меня война. Я во главе моего ансамбля, что вам уже известно, изъездил много тысяч километров, неся повсюду заряд песни, призывной и бодрой.

Меня никто никуда не призывал, никто не определял свыше моего места в разразившейся катастрофе (а я этого, кстати, ждал). Поэтому, когда я получил предложение от главного Политуправления Красной Армии обслуживания тыла первой очереди, я с охотой и гражданским энтузиазмом приступил к выполнению своей задачи. В дальнейшем эта задача была по необходимости расширена, так как нас просто не пускали в Москву до мая 1943 года. За эту работу во время войны я получил два ордена Красной Звёзды и "Знак Почёта". Но не этого хотелось "друзьям", возглавляемым временно исполняющим обязанности председателя ленинградского Союза композиторов Богдановым-Берёзовским. Этот подлец, которому я так много сделал хорошего, бомбардировал соответствующие организации телеграммами, что председатель Дунаевский покинул свой пост и бросил союз на произвол судьбы. Ему хотелось, чтобы я вместе с ним сдирал занавеси в помещении союза и менял их на сто граммов хлеба. Это всё понятно, и трудно осуждать людей, очутившихся в Ленинграде в столь тяжёлом положении. Но если было много людей, которые не успели, не смогли покинуть вовремя город, то было множество таких людей, которые в дальнейшем превратили в героизм своё нежелание уехать из Ленинграда. С большой надеждой они ожидали Гитлера, но когда они увидели, что дело это становится безнадёжным, вот тут-то они больше всего стали кричать о своих доблестях и уже поневоле стали преодолевать в целях обыкновенного самосохранения ряд нечеловеческих трудностей. Однако подлые и мелкие душонки, обжёгшись в своих надеждах, не могли отказать себе в удовольствии зверино ненавидеть любого человека, сумевшего оказаться в иных условиях".

Уже после Победы в жизнь Дунаевского неожиданно ворвались призраки войны. И он стал с ними бороться. И тут как альтернатива им появились другие призраки, приятные. Из прекрасного прошлого возник Григорий Васильевич с предложением сделать комедию с Любовью Орловой. Искушение, заманчивая перспектива дважды войти в одну и ту же реку, повторить безумный успех "Весёлых ребят", "Волги-Волги". Мимо такого соблазна Исаак Осипович пройти не смог. Он согласился.

Сценарий назывался "Весна". Сюжет оказался забавным — Орлова должна была играть сразу две роли: сухаря-учёной Никитиной и актрисы Давыдовой. По тем временам очень оригинально. Новинка в кино. Этот приём Григорий Александров подсмотрел в Голливуде и запомнил. На главную мужскую роль режиссёра Александров пригласил Черкасова. Николай Васильевич, лауреат всех премий, народный артист СССР, любил сниматься у Александрова. С ним было всё просто и понятно, не то что у Эйзенштейна, который ставил подчас невыполнимые задачи. Черкасову досталась лирическая, но политически выгодная роль. Он играл осторожно, создавая облик идеального режиссёра, такого, с которым он всегда хотел бы работать сам, такого, к какому приближался Григорий Васильевич. С ним у Черкасова был полный контакт.

Съёмки шли более-менее нормально. Григорий Васильевич законсервировал голос Исаака Осиповича. В этом фильме в третий раз участвовал Дунаевский. В фильме "Цирк" Александров в финале поёт, беря на руки чёрного малыша, а за кадром играет сам композитор. В кинофильме "Светлый путь" Исаак Осипович возникает в кадре как статист в самом начале фильма. Помните, по дороге идут два босяка, Пат и Паташон? Тот, что пониже, и есть Исаак Осипович — Александров показал его в течение нескольких секунд. И вот, наконец, в третий раз он решил, что Исаак Осипович Дунаевский споёт.

Александров придумал неплохой эпизод. Действие происходит в кинопавильоне. Режиссёр в исполнении Черкасова демонстрирует Никитиной "кухню" кинематографа — водит по студии, показывает "фабрику грёз". Всё романтично и фальшиво. Режиссёр и учёная идут из павильона в павильон, и в каждом новом зале снимают новый фильм, как в Голливуде. Александров, когда придумывал этот эпизод, будто Голливуд смастерил. В одном из бараков идут съёмки фильма о Глинке. Фальшивый Глинка сидит за роялем, напротив стоит Керн, а композитор поёт ей свой знаменитый романс "Я помню чудное мгновенье…".

Среди набора фальшивок был один натуральный элемент: голос композитора. Всё дело в том, что за Глинку пел Дунаевский. Люди, слышавшие и смотревшие фильм, говорили, что пел он, как может петь человек, сочинивший эту мелодию. Один гений озвучил роль другого гения. В этом фильме было много хорошего и интересного с точки зрения Исаака Осиповича. Он применил в записи металлофон. Ему самому нравилась эта находка — настоящая звуковая интрига. Он доверил металлофону сопровождение, аккомпанемент последней фразы "Как гений чистой красоты" — и добился благодаря этому удивительного эффекта. Звенящий, острый, терпкий звук металлофона входил в кровь и мозг слушателя. Кроме чарующего воздействия музыки, появлялась возможность перейти на бравурную глинковскую мазурку из оперы "Иван Сусанин".