Книга Фарландер - Кол Бьюкенен

Нико молча кивнул в знак благодарности. Заметив, что все смотрят на него, он опустил голову и уставился на застеленный соломой земляной пол.

Снаружи, со стороны арены, доносились приглушенные звуки, проникавшие в подвал через крепкую дверь в конце еще одного зарешеченного коридора. Лежавшая на полу женщина застонала, уткнувшись в песок.

— Да пребудет с тобой Дао, — сказал Нико монах и снова коснулся его руки. В прикосновении, пусть и мимолетном, было что-то теплое, заботливое, человеческое. Монах отвернулся и подошел к женщине.

Нико осторожно, стараясь не потревожить израненное тело, обнял себя руками и постарался сосредоточиться на дыхании. Выдыхая, он думал о том, что выпускает боль; вдыхая, сосредотачивался на покое и неподвижности.

Через какое-то время и впрямь стало легче. По крайней мере, мысли приобрели некоторую стройность и перестали метаться. Мысли уносили его прочь, подальше от этой вонючей клетки.

Нико думал о солнечном Хосе, о своем доме, о матери. Больше всего на свете он хотел бы увидеть ее.

Он не знал, сколько прошло времени, когда железные прутья дрогнули. К клетке подошел главный надзиратель.

— Та — следующая, — сказал он, обведя взглядом пленников, и указал на лежащую на земле женщину. — И тот, монах.

Стражники просунули между прутьями деревянные пики и принялись колоть выбранную пару. Входить в клетку они не решались.

— Поднимайтесь! На выход!

Монах помог женщине встать и, поддерживая, вывел в коридор, ведущий к дальнему выходу.

— Стоять, — процедил главный надзиратель.

Стражники сорвали с женщины одежду. Тело ее покрывали багровые синяки и глубокие отметины от зубов. Монаха раздевать не стали, чтобы зрители видели, кто он такой.

Потом ему передали короткий меч и маленький круглый щит. Он бросил их на землю и покачал головой:

— Я не буду драться.

Главный надзиратель выругался. Стражники снова попытались приготовить монаха для боя, но он упорно отказывался принять и щит, и оружие. Шум на арене усиливался. После нескольких неудачных попыток стражники просто привязали меч и шит к запястьям монаха. Руки его дрожали, но держался он мужественно и с достоинством.

Дверь в конце прохода открылась, и в коридор хлынул яркий дневной свет. Ослепленный, Нико зажмурился и ничего не увидел.

Подталкивая пленников пиками, стражники прогнали их по проходу и вытолкали за ворота. Дверь снова захлопнулась. Толпа взревела.

В животе у Нико заурчало. Он напрягся, изо всех сил противясь естественной потребности опорожнить мочевой пузырь. Через несколько секунд стало легче.

— Что с ними будет? — подал голос молчавший до того парень.

Вопрос повис в воздухе, и какое-то время никто не решался ответить.

— Они умрут.

Все посмотрели в угол, где сидели четверо уже немолодых мужчин, судя по шрамам и татуировкам — солдат. Держались они спокойно, и лица их оставались бесстрастны, как будто ждать смерти им приходилось не раз и в этом не было ничего особенного.

Хосы, решил Нико. Скорее всего, Спецы. Отец не раз рассказывал об этих людях, воевавших под землей и нередко попадавших в плен из-за обрушения туннелей.

Солдат посмотрел на задавшего вопрос паренька.

— Их убьют. Порубят, как скот. Или отдадут на съедение голодным зверям. — В голосе солдата не было ни жалости, ни каких-то других эмоций.

Паренек отвернулся и закусил губу.

— Шанс все-таки есть, — сказала сидевшая рядом с солдатом женщина, щеки которой сохранили оставленные клеймом старые шрамы. — Зрители могут пощадить того, кто им понравился, кто хорошо дрался.

Солдат только хмыкнул. Нико с усилием проглотил подступивший к горлу комок и подумал о той женщине, которую только что увели на арену, молодой, не больше двадцати, избитой и напуганной до смерти. На ее месте могла быть Серезе или любая другая девушка из тех, кого он знал дома. И что же это за мир, в котором одни люди жаждут увидеть, как рубят на куски других людей?

Снаружи донесся крик. Кричала женщина. Стадион затих.

Эхо донесло ее мольбы до самого подвала. А потом вдруг оборвалось. Пленники опустили голову. Никто не решался поднять глаз, чтобы не встретиться взглядом с другими. Даже солдат, повидавший всякое и ожесточившийся сердцем, смотрел в землю.

Теперь кричал уже монах. Нико не мог разобрать слова, но они звучали яростно и страстно. Потом глухой стук, как удар топора в лавке мясника. И еще один. На этот раз толпа промолчала.

Нико обхватил голову рукой и попытался ничего не слышать. Каждый удар сердца отзывался болью во всех его ранах. Он направил мысли вовне.

Эш. Мастер Эш. Учитель так и не пришел спасти его от этого ужаса.

Может быть, он и пытался что-то сделать, но не смог и пал в бою.

Нет, нет. Нико не мог в это поверить. В его представлении старик был непобедим и неуязвим. Он был даже не человеком, но некоей стихийной силой природы, а ведь такую силу невозможно убить, ее можно только переждать.

«Так где же ты?»

А может быть, Эш даже и не пытался спасти его. Может быть, некое положение кодекса рошунов запрещает членам ордена спасать своих товарищей. Может быть, этот кодекс не допускает актов личной мести, ставя на первое место исполнение долга, требований вендетты?

«Надо было уйти, когда еще мог, — размышлял Нико. — Надо было воспользоваться своим шансом и вернуться домой, в Хос, к матери».

В какой-то момент Нико даже проклял тот день, когда в его жизнь вошел Эш. Проклял и тут же отогнал дурную мысль. Теперь, когда конец был так близок, он не хотел оставлять в себе обиду и зло. Эш был добрым и справедливым. В том, что все так закончилось, виноват только он сам.

Нико подумал о Серезе. Если бы не учитель, он никогда бы не встретился с ней. И снова мысли ушли в сторону. Он представил, как его друг, Алеас, обхаживает эту чудесную девушку, как пускает в ход свое обаяние, как соблазняет ее сладкими, маслеными речами. Он представил, как они, вместе, будут вспоминать бедного Нико, ушедшего друга, странного, но доброго парня, погибшего такой ужасной смертью. «Мы должны были постараться и все-таки спасти его», — будут говорить они, а потом ложиться в постель, чтобы выгнать печаль с любовным потом.

И снова горечь и злоба, остановил себя Нико. Не в его это натуре. По крайней мере, ему так казалось. А вот мать бывала иногда такой, желчной, злой, несправедливой. Может быть, правы те, кто говорит, что дети перенимают все от родителей, и ничего с этим не поделаешь.

На арене снова звучал женский голос, громкий, уверенный, властный. К зрителям, похоже, обращалась сама Матриарх. И говорила она о рошунах.

О нем, понял Нико.

Но ведь он еще не готов.