Книга Лев пробуждается - Роберт Лоу

— Капитан Хейден, — тщательно выговорил он по-английски, держа шлем под мышкой одной рукой, а второй сдерживая боевого коня, рвущегося следом за остальными, уехавшими вперед. — Держите свои позиции и вставайте между лошадьми и врагом. Исполняйте, живо!

— Ваша честь. — Хейден Капитан приложил кулак к груди в знак приветствия и, когда рыцарь поехал прочь, с кривой ухмылкой обернулся к остальным валлийским лучникам: — Сей человечишко хочет, чтобы мы не путались под ногами у этих плясунов на жирных пони, — зычно возгласил он по-валлийски. — Пусть же гордецы позабавятся, а после мы выиграем для них сечу. Nyd hyder ond bwa.

Нельзя положиться ни на что, кроме лука. Все валлийцы с ухмылками зашумели, а Аддаф проверил свои снаряды. Ему потребовалось немало времени, чтобы изготовить новые стрелы с чудесным павлиньим оперением взамен брошенных при Стерлинге; при воспоминании о безоглядной панике того дня, когда он выбрался на берег безопасной стороны реки, как полузахлебнувшийся пес, Аддаф невольно поежился.

В тот день он лишился своего колчана и стрел, башмаков и доброго поддоспешника — тяжкая утрата для человека почти без средств. Потрогал новые кожаные башмаки, висящие на шее как амулет, ведь не стоит рисковать потерять их на поле, изрезанном топкими ручьями, в чавкающей грязи. На сей раз он не прогадает. На сей раз его ждет прибыток.

Рыцарь Бедейл пробирался сквозь толчею пикинеров и лучников, повторяя свое послание, когда отыскивал разумеющих по-английски, хоть и подозревал, что некоторые из них только делают вид, что понимают, дабы ублажить его. Валлийцы салютовали и провожали его взглядами; он недурной командир для англичанина, но все едино англичанин, спросивший Хейдена Капитана, почему его имя идет задом наперед.

Вовсе нет, поведали ему. Ибо вон там Хейден ап Даффид, а вон там Хейден, прозванный Гвернетом Эргидлимом, сиречь Могучим Стрелометом, за то, что он наихудший лучник из всех: едва положит шесть из десяти на расстоянии ладони со ста шагов. Потом ему пришлось разъяснять озадаченному владыке, что это шутка, вроде как Родри прозвали Гам — Косоглазый, потому что он наилучший стрелок из всех, даже, поговаривают, может выстрелить за угол и убить медведя соломенной стрелой.

В конце концов, когда Хейден Капитан терпеливо втолковывал, что Гвиннеда ап Мидра прозвали Одноглазым, хоть у него и оба глаза, потому что он не может закрыть глаз для прицеливания и вынужден при стрельбе закрывать глаз повязкой — государь Бедейлский поднял ладонь.

— Он наилучший стрелок из всех, поглядите, мой государь, — попытался присовокупить Хейден Капитан вдогонку тронувшемуся прочь рыцарю, так и не убежденному, что его не дурачат. — Он может прострелить врану коготь из Кинога, что в Доле Кливд, аж в Эсгейр Вервел в Ирландии…

Теперь государь Бедейлский пристроил свой большой ведерный шлем на луке седла и оперся на него, завистливо глядя вслед рыцарям под началом епископа Бека. Вся вторая дружина поехала вперед, чтобы присоединиться к тяжелой коннице самого короля, и объединенные вружины образуют крепкое правое крыло армии. Ему хотелось быть среди них, а не millinar пехоты, пытающимся гуртовать громадный корпус пикинеров и лучников, лопочущих на своих тарабарских наречиях и пропахивающих грубые борозды через Реддинг-Мюир до Уэстквотер-Берн.

Чувства государя Бедейлского не волновали Аддафа — его волновала лишь собственная утроба. Далеко слева он увидел величественного наездника, сверкавшего горизонтальными полосами, с плюмажем, развевающимся с его большого шлема в форме сахарной головы; при виде него Аддаф и остальные лучники издавали горловое рычание, потому что это был де Валенс, недавно напавший на добрых валлийцев, положив восемьдесят человек.

Один-два лучника нацелили на него свои ненатянутые луки посулом на будущее, а потом поспешили вперед, когда мимо целеустремленно пронеслась группа блистательных всадников с лесом знамен. Сам король…

Одна стрела, подумал Аддаф. Одна стрела с павлиньим оперением и бронебойным наконечником в спину этой красной гербовой накидки с тремя золотыми леопардами — и Лливелин отмщен, призраки Ильфронского моста смогут упокоиться с миром, за Майс Мойдог и Мэдога ап Лливелина будет уплачено. Однако никто не метнул ничего более опасного, чем угрюмый взгляд, понурив головы и шаркая дальше.

Но Эдуард все равно их заметил, и обе стороны подумали о Майс Мойдог, хоть и по разным поводам.

«Как и валлийцы тогда, — думал Эдуард, — скотты пытаются противопоставить рыцарям большие пикейные отряды. Что ж, мы расстреляли их из гасконских арбалетов в Майс Мойдог, проделаем это и здесь, не валяя дурака, как в Стерлинге». Эта идея развеселила его — хоть победа в Майс Мойдог и принадлежала графу Уорику, и он поднял руку, чтобы помахать восторженным юнцам, еще ни разу не испытавшим себя на бранном поле и трепетавшим в предвкушении.

— Dieu vous garde!

— Felicitas!

— Dieu vivas![81]

Они швыряли приветствия, как цветастые памятные безделицы возлюбленным, и Эдуард, взирая на них, гадал, куда подевался его собственный пламень, и злобно думал, что они изведают истинную суть, когда наконечники пик повергнут их самих и их дорогих коней в грязь и говно беспрепятственно потечет из них, когда они на четвереньках припустят прочь. В конце концов, понимал он, дело решат гасконские арбалеты. И валлийские лучники, коли не сплохуют.

Майс Мойдог…

Король увидел подъезжающего сэра Жиля д’Аржантана, великолепного и сумрачного, и обрадовался при виде второго из всех рыцарей христианского мира, в душе признав, что, поскольку наипервейшим рыцарем был он сам в лучшие дни, лавры перешли к куда более юному.

Рядом с д’Аржантаном легко и изящно ехал еще более юный оруженосец — блестящий вьюнош с вьющимися по ветру золотистыми прядями, выбивающимися из-под чепца, сунувший шлем под мышку, дабы впивать взором все происходящее вокруг. Потрясенный Эдуард увидел, что это всего лишь отрок, не старше его собственного сына.

Сдержав коня, д’Аржантан склонил свою нечеловеческую главу в большом бочкообразном шлеме, потом снял его, явив свое сияющее, изрезанное шрамами лицо. Увидев, что взгляд короля устремлен мимо, он обернулся к оруженосцу.

— Нежли ты не знаешь своего короля, мальчишка?

Оруженосец тотчас поклонился. Ни обиды, ни негодования, подумал Эдуард; этому отроку ведомы рыцарское достоинство и поведение, каковые начинаются с послушания. «Мой сын так же высок и силен и тоже выезжает на ристалища, но сей владеет стилем своего ремесла столь же уверенно, как меньшой Эдуард все не уразумеет достоинство Короны, каковую ему однажды придется возложить на свою главу». Плетение корзин и рытье канав; эта мысль заставила его нахмуриться.

— С позволения Вашего Величества, — провозгласил д’Аржантан, — посмею представить Пирса Гавестона, эсквайра. Оный дан мне в обучение.

— Гавестон, — медленно повторил Эдуард. «Сын сэра Арно, — вдруг вспомнил он гасконца, — дважды служившего мне заложником у французов». И вспомнил, как радушно принял Арно ко двору, когда тот бежал из Франции.