Книга Мифы и легенды народов мира. Ранняя Италия и Рим - Александр Немировский

Вход на Капитолий.

Еще до полудня на экстренном заседании курии отцы-сенаторы единодушно приняли Атта Клавса в число патрициев и ввели в сенат. Новоиспеченный сенатор держался с такой важностью, словно не его приняли в сенат, а он усыновил римских сенаторов и ввел их в свой род. Но радость отцов, укрепивших свои сильно поредевшие ряды, была столь велика, что они на поведение Клавса не обратили внимания. Клавдию[426], так переиначили в Риме его имя, выделили полосу земли на берегу Аниена. Он обязался охранять ее собственными силами от набегов недавних своих соотечественников.

Исход

Через несколько лет после переселения Атта Клавса граждане, проводившие время на Форуме в беседах и пересудах, узрели незнакомого им человека. Был он невероятно тощ. Сквозь дыры в лохмотьях его одежды виднелись рубцы от бичей. Но он не прятался, как это присуще беглым рабам, а открытым взглядом и всем своим видом показывал, что ищет встречи.

Когда вокруг него собралась толпа, он обратился к ней:

– Послушайте меня, несчастного. Во время войны враги разграбили мой дом и сожгли его, уничтожили все, что успело вырасти, на корню. Едва я вернулся, как ко мне пожаловали писцы и потребовали уплаты налогов. Не знал я, как расплатиться, ибо у меня не было ни меди, ни скота. И мне посоветовали обратиться к ростовщику.

– Постой, – перебил кто-то говорящего, – не ты ли командовал нашей центурией в сражении у Арсийского леса?

– Это он! – подхватили голоса из толпы. – Наш доблестный центурион Авл.

– Да, это я, – продолжал бывший воин, протягивая руки. – Видите этот след от оков, а на моей шее следы рогатки. Долг, возросший от процентов, рос, как квашня в теплом месте. Меня увели в рабство. Я, сражавшийся за Рим, оказался рабом патриция, который в дни смертельной опасности для нашего государства отсиживался у себя в поместье…

Каждое вырывавшееся из уст Авла слово было подобно факелу, брошенному в сухое сено. Сначала занялся Форум, а затем и весь Рим. Плебеи, вооружившись чем попало, врывались в дома патрициев, ломали двери долговых тюрем, освобождая невольников. Дело дошло бы до расправы над патрициями, если бы на Форуме не появились оба консула того года – Публий Сервилий и Аппий Клавдий в окружении ликторов.

Они отвлекли народный гнев, выплеснувшийся в виде жалоб на притеснения. Отталкивая ликторов, освобожденные должники показывали высшим магистратам кто раны, кто увечья, кто следы недавних побоев. Консулы выиграли время. Сенаторам, находившимся в курии, удалось бежать. Плебеям, ворвавшимся в курию, удалось вытащить наружу только одного сенатора, который во время заседания заснул и проспал переполох.

Вид сонного старца, удивленно вращавшего глазами, сначала вызвал в толпе тот неудержимый хохот, который греки называют гомерическим, а римляне – сардоническим. Хохот внезапно оборвался вспышкой гнева.

– Да они издеваются над нами! – послышался гневный возглас. – Патриции поручили решать нашу судьбу слюнявому старому дурню. Они увиливают от решения и глумятся над нашим горем.

Богиня Беда терпеть не может одиночества. Как сластолюбивая вдова, едва похоронив супруга, она сразу подыскивает себе нового и не успокоится, пока его не найдет. Так и на этот раз возмущение плебеев совпало с другой не менее опасной угрозой. В Рим прискакали всадники из пограничной охраны с вестью, что на город движется готовое к бою племя вольсков.

Была эта новость встречена в Риме по-разному. Ужас охватил патрициев-сенаторов, не знавших, к какому решению склониться: подавить ли сначала мятеж черни в Риме или не мешкая двинуться навстречу неприятелю? Плебеи, напротив, ликовали, радуясь растерянности патрициев. Наполнились дымом сжигаемых на алтарях жертв храмы плебейских богов. Ибо кто, как не они, возмутили вольсков, сделав их своим орудием для наказания патрициев!

И поняли тогда даже самые неуступчивые патриции, что медлить больше нельзя. Сенат поручил консулу Сервилию, умевшему как-то находить с плебеями общий язык, пойти им навстречу. И издал Сервилий указ, запрещавший под угрозой крупного штрафа держать у себя плебеев в оковах и задерживать до уплаты долга их детей и внуков. Сразу после этого указа распахнулись ворота городских домов патрициев и их пригородных усадеб. Вырвались оттуда многие сотни истощенных, обросших волосами, как медведи, должников и немедленно записались в войско. С ними консулу Сервилию удалось опрокинуть вольсков и заставить их покинуть римские владения.

Но Беда, оставшись одна, стала себе искать новую пару. На этот раз Риму объявили войну аврунки. Были разбиты и они. Теперь плебеи надеялись, что будет выполнено данное перед началом похода консулом обещание: вовсе отменить долговую кабалу. Сервилий от своих слов не отказался. Но во время обсуждения закона в сенате другой консул – Аппий Клавдий наложил на закон запрет и обвинил своего коллегу в заискивании перед плебеями. Более того, Аппий Клавдий отказался вершить на Форуме суд по делу о долгах и стал призывать к расправе над плебеями.

Тем временем к власти в Риме пришли новые консулы. Не зная, можно ли от них ожидать выполнения обещания Сервилия, плебеи стали тайком собираться по ночам в местах своего обитания – кто на Авентине, кто на Эсквилине. Терпению плебеев пришел конец. Каждый из них понял, что посулы патрициев не стоят и яичной скорлупы и что даются они лишь для того, чтобы выиграть время, ради пустого обмана. И созрело общее решение: оставить Рим навсегда, обосноваться где-нибудь в другом месте и зажить самим, без патрициев.

Заранее договорившись между собой о времени ухода и месте поселения, собрав свой нехитрый скарб, утром покинули плебеи лачуги и потянулись пестрой толпой к городским воротам. Патриции, высунувшись из своих домов, с удивлением и ужасом наблюдали за молчаливым и неуклонным движением тех, кого они недолюбливали и презирали, но все же считали частью Рима.

Еще не успела осесть пыль, поднятая тысячами ног, собачьих лап и козьих копытец, как сенат собрался на экстренное заседание. На этот раз те, кто ранее рьяно поддерживал консула Аппия Клавдия, предлагавшего дать плебеям жестокий урок, молчали, а разглагольствовали те, кто призывал к мягкости, любимцы плебеев Валерий Публикола и Менений Агриппа. И хотя они были в меньшинстве, сенат единогласно принял решение послать к плебеям обоих консулов, чтобы уговорить их вернуться назад, пока враги не узнали о случившемся и не осадили обезлюдевший город.