Книга Сказки о рыбаках и рыбках - Владислав Крапивин

Стасик перестал всхлипывать. Съежился, прижимая ладонь к ожогу. Дышать перестал.

— Ага! — обрадовался Чича. — Давайте, как у Гуныча! «Не забуду мать родную!» И могила с крестом.

— Это фигня, — решил Васяня. — У одного моего корешка, у большого, татуировка настоящая, морская. Мастера делали. На груди корабль с парусами, а на спине русалка…

— Кто? — удивился Хрын. Он, видимо, был убежден, что русалка — это учительница по русскому.

— Дурак! Тетка морская! С рыбьим хвостом и титьками…

Чича заботливо спросил:

— Вильсон, ты что хочешь? Корабль или тетку с хвостом?

— Орать будет, — опять проявил необычайную сообразительность Хрын. — Это ведь иголкой, я знаю.

— Булавкой можно. У меня есть, — деловито сказал Васяня.

Стасик молчал, зажав слезы. Большого страха по-прежнему не было. Тоска была, это да. Безнадежная такая… На секунду появилась мысль: броситься, толкнуть дверь, побежать. Но разве убежишь от четверых! Да еще в сапогах… К тому же и сил не было. Зато было горькое понимание, что все идет по плану злой судьбы, которая решила окончательно расправиться с ним, Стасиком Скицыным… За что?

Едко, очень сильно болел папиросный укус. И Стасик вдруг вспомнил, как год назад искра от капсюля клюнула в ногу Генчика-Янчика. Бедный Генчик… От капсюля мысль прыгнула к Юлию Генриховичу, к его рассказу, как пытали горячей печкой. Эти вот — Васяня, Чича, Хрын — такие же сволочи. Поиздеваться над человеком для них главная радость. Бомзик, может, и не совсем такой, но из-за трусости тоже на все готов.

— Орать будет, — опять сказал Хрын. Без опаски, а с гордостью за собственное умение рассуждать.

— Чё выкалывать-то будем? — возбужденно спросил Чича.

Васяня самокритично объяснил:

— Картинка не получится. Это настоящие блатяги умеют, у них мастера. Можно якорь…

— А можно «Вильсон»! — нетерпеливо предложил Чича. — Вокруг пупка. Как на спасательном круге. Ага?

— Немецкими буквами, потому что фамилия иностранная… — робко предложил Бомзик. И добавил шепотом: — А может, не надо?

— Орать будет, — насупленно повторил Хрын, уже недовольный, что это его суждение не принимают во внимание.

— Не будет, — решил Васяня. — Он же хороший мальчик. Должен понимать, что для его же пользы стараемся. Для его красоты… А если будет вякать, пасть прижмем…

За дверью мигнул яркий свет и сильно грохнуло. Бомзик подскочил.

— Ух ты! — удивился Васяня. — Был холодный дождик, и вдруг гроза. Наверно, погода меняется. Может, еще тепло будет, а? — Он сладко зевнул. — Ну ладно. Чтобы Вильсон во время операции зря не дрыгался, его немножко привязать надо. Бомзик, я там у рельсов доску видел. Ну-ка, тащи…

— Дождик ведь, — плаксиво сказал Бомзик. — И гроза…

— Иди, иди, не сахарный. Закаляйся… Ну!

Бомзик бросил на пол веревку с «кошкой», пискнул — и за дверь. Она впустила серый свет, запахи мокрых листьев и земли. Стасика уже тошнило от свечной гари и табачного дыма, и теперь он стал хватать ртом настоящий, вольный воздух… Может, все-таки броситься?.. Но когда поймают, будет еще хуже, еще унизительнее…

Бомзик очень быстро вернулся. Приволок доску длиной метра полтора. Даже не доску, а черную сырую плаху с запахом гнили. Дверь закрыли опять. Снова — желтые маски, тени, дымная жуть… Васяня поддернул рукава свитера.

— Ну-ка, сява, иди…

Стасик сжался в пружинистый ком. Лишь сейчас он словно очнулся. Неужели все это по правде? С ним, со Стасиком?.. Он отчаянно ударил двумя руками Хрына, лягнул Чичу, боднул головой Васяню. Но громко кричать все еще было стыдно. Всхлипывал только и выдыхал сквозь зубы: «Гады… гады…»

Стасика подняли, сдернули сапоги, стоймя прижали к скользкой доске. Тугие витки веревки начали рывками притягивать его к твердому дереву — от щиколоток до плеч. И тогда Стасик закричал наконец изо всех сил:

— Пустите! А-а!.. Мама!!

Но крик увяз в дыме и парафиновом запахе глухой кладовки. И тут же Стасику сунули в рот вонючий платок, а новый виток веревки вдавил тряпку между зубов. Стасик замычал.

Доску прислонили к стене — с наклоном детсадовской горки для катания. На Стасике расстегнули китель, задрали рубашку, стянули пониже штаны. Васяня, судорожно вздыхая, из-под ворота свитера вытащил безопасную булавку. Зачем-то подышал на нее, вытер о щеку. Сказал с хрипотцой:

— Ну-ка, ребя, посветите.

Чича поднес огарок. Руки у него дрожали, горячий парафин капнул Стасику на живот. Стасик дернул мышцами, замычал сильнее. Чича хихикнул, качнул огарком снова.

— Ничего, сявушка, — ласково выдохнул Васяня. — Это не очень больно, потерпи маленько…

Яркий огонек высвечивал его лицо, — подбородок со следами слюны и чирьем, приоткрытые мокрые губы, наморщенный лобик. Сладкое предчувствие мучительства расплывалось в глазках Васяни масляной пленкой. И Стасик с тоскливым ужасом понял, что это удовольствие глушит все другие Васянины чувства. Вот они какие, настоящие мучители!

В последнем отчаянном протесте напряг Стасик мускулы.

— Фашисты! Энкавэдэшники проклятые! Палачи!

Но этот исступленный крик был на самом деле мычанием — неразборчивым и слабым. Сознание беспомощности наконец навалилось на Стасика так, что стало сильнее страха и боли. «Черное покрывало!..» И с бесконечной печалью и даже с каким-то горьким злорадством он мысленно сказал Яшке:

«Вот видишь, как все вышло, когда ты меня бросил…»

Чича капнул парафином третий раз и заметил:

— Буквы-то сперва написать надо. — Он грязным ногтем провел дугу по Стаськиному животу. Живот свело судорогой.

— Чем писать-то? — недовольно спросил Васяня.

Бомзик опасливо сказал:

— Может, не надо?.. У меня карандашик есть. Химический…

— Давай! — Васяня схватил карандашный огрызок. Взял Бомзика за пальцы, плюнул ему в ладонь, обмакнул в плевок грифель. Зажал булавку в зубах и с карандашиком нагнулся над Стасиком. — По-иностранному, значит, писать? Это как?

Бомзик дернул горлом, будто проглотил горячую картошку:

— Первая буква как перевернутая «мэ»…

— Ага… — Мокрый грифель отвратительно зацарапал кожу. — Так… — Васяня вывел перевернутую «мэ», сунул карандаш Хрыну и взял булавку. Стасик закрыл глаза…

— Э!.. — вспомнил Чича. — А букву-то, как наколешь, сразу натирать надо! Углем или сажей. Я знаю…

— И карандашом сгодится, — нетерпеливо сказал Васяня.

— От карандаша может заражение быть, он химический…

— А правда, помрет еще… Ладно! У рельсов каменный уголь валяется, куски, я видел. Натолчем его, чтобы все по правилам… Бомзик, пошел!