Книга Берлинский дневник. Европа накануне Второй мировой войны глазами американского корреспондента - Уильям Ширер

Добравшись к заходу солнца до германской столицы, мы не поехали по дороге Маастрихт — Аахен, так как наших немцев предупредили в германском посольстве в Брюсселе, что таможенники рейха будут с нами очень строги. А обе наши машины были доверху нагружены трофеями, приобретенными за марки, которые французам навязали по грабительскому курсу: двадцать франков за одну марку. Немецкие офицеры и чиновники совершили налет на Париж, скупив костюмы, отрезы шотландской шерсти, дамские сумочки, шелковые чулки, духи, нижнее белье и т. п. Несколько часов мы колесили по дорогам, пытаясь найти одинокий таможенный пункт. Чем ближе мы подъезжали к границе, тем больше нервничали немцы. Офицер из верховного командования, один из самых порядочных из всех, кого я знаю, без конца повторял, какой это будет для него позор, если его в форме задержат с поличным при провозе такого количества барахла. Он рассказал, что его коллеги офицеры так оскандалились, злоупотребив своими возможностям, что несколько дней назад Гитлер дал строгое указание таможенникам отбирать у возвращающихся солдат и офицеров все, что найдут. В конце концов я предложил взять все на себя, если дело дойдет до досмотра, и сказать таможенникам, что вся добыча моя.

Небольшая долина восточнее Льежа была к вечеру зеленой и прохладной, и там почти не было следов войны, не считая одной разрушенной деревни и взорванных мостов на железной дороге в Аахен. Наконец мы прибыли на германскую границу. Наш водитель, рядовой солдат, тоже, конечно, накупивший немало товаров, так нервничал, что готов был выскочить и убить таможенника. Но наш офицер из верховного командования говорил твердо и убедительно, и мы проехали со всей своей добычей.

В Аахен приехали как раз вовремя, чтобы успеть на ночной поезд до Берлина. Продрогший и измученный от недосыпания, я забрался на верхнюю полку и сразу же провалился в глубокий сон. Это было около десяти вечера. Примерно в половине двенадцатого меня разбудил дикий вой сирен. По шуму я понял, что мы стоим на станции (потом я узнал, что в Дуйсбурге). Едва смолкла сирена, поезд резко дернулся и так быстро начал набирать скорость, что я боялся, как бы он не сошел с рельсов на каком-нибудь повороте. Я уже совсем проснулся и, если честно, ничуть не был напуган. Сквозь грохотание поезда услышал звук низколетящих английских бомбардировщиков, потом они нырнули еще ниже, видимо пытаясь нас достать (Керкер утром рассказал, что видел их из окна вагона). В конце концов англичане, видимо, махнули на наш поезд рукой, как на мелюзгу, каковой он и был. По крайней мере, я не слышал разрывов бомб. Гул британских самолетов затих вдали. Наш машинист умерил скорость до нормальной, и я снова уснул.

Берлин, 27 июня

Подведем итоги.

С некоторыми оговорками. В том плане, что пока еще слишком рано, чтобы знать все. Что всего не увидишь в любом случае. Вот так.

Но из того, что я увидел в Бельгии и Франции, из разговоров с немцами и французами в обеих странах, с французскими, бельгийскими и английскими военнопленными на дорогах, мне абсолютно ясно следующее.

Франция не воевала.

Если воевала, то свидетельств этому мало. Не я один, несколько моих знакомых проехали от германской границы до Парижа и обратно, по всем основным дорогам. Никто из нас не видел никаких признаков ожесточенных боев.

Поля во Франции не тронуты. Боев не было ни на одной укрепленной линии. Германская армия продвигалась вперед по дорогам. Но даже на дорогах мало следов того, что французы делали что-то большее, чем просто подгоняли противника. И это-то делалось только в городах и деревнях. И они их только поторапливали или задерживали ненадолго. Не было ни одной попытки занять жесткую оборону и провести хорошо организованную контратаку.

А если немцы избрали войну на дорогах, то почему французы их не остановили? Дороги — отличные цели для артиллерии. И тем не менее я не видел в Северной Франции ни одного ярда дороги, пострадавшего от артиллерийского огня. На пути в Париж, когда мы проезжали район, где началось второе германское наступление, офицер верховного командования, не принимавший участия в этой кампании, не переставал твердить, что вот на той высоте, господствующей над дорогой и прекрасно укрытой густым лесом, французы могли бы догадаться поставить несколько орудий. Всего несколько орудий, и дорога оказалась бы непроходимой, повторял он, и даже велел нам остановиться, чтобы изучить обстановку. Но на тех лесистых высотках никаких орудий не было, как и воронок от снарядов — ни на дороге, ни рядом с ней. Немцы прошли здесь мощной армией, едва ли сделав хоть один выстрел.

Французы взорвали много мостов. Но и оставили множество стратегически важных, особенно через Маас — крупную естественную преграду, глубокую, с крутыми берегами, заросшими лесом. Не один французский солдат из тех, с кем я беседовал, считает это откровенным предательством.

Ни в одном месте во Франции и только в двух-трех местах в Бельгии видел я грамотно заминированные дороги. В деревнях и городах французы набросали наспех противотанковые заграждения, обычно груды камней и хлама. Немцы разметали их в считанные минуты. Громадную воронку от разорвавшейся мины невозможно было бы не заметить.

В Париже Д.Б., наблюдавший войну с другой стороны, приходит к выводу, что предательство во французской армии было сверху донизу: сверху — фашисты, снизу — коммунисты. Я слышал из немецких и французских источников множество историй о том, как коммунисты получали от своей партии приказ не воевать, и не воевали…

Многие французские военнопленные говорят, что ни разу не видели боя. Когда казалось, что он неминуем, они получали приказ отступить. Именно этот неизменный приказ отступать еще до вступления в схватку или, по крайней мере, не доведя ее до конца разрушил сопротивление бельгийцев.

Сами немцы рассказывают, как в одном танковом бою, когда у них кончались боеприпасы, их атаковала большая группа французских танков. Немецкий командир приказал отступать. Когда немецкие танки, очень осторожно преследуемые французами, отошли на некоторое расстояние, немцы получили приказ развернуться и симулировать атаку, стреляя из автоматов и из всего, что найдется в танках, и выполнять при этом запутанные маневры. Они так и сделали, а французы, завидев армаду надвигающихся на них танков, хотя те и были без боеприпасов, повернулись и ушли.

Один немецкий офицер-танкист, с которым я беседовал в Компьене, сказал: «Французские танки в некотором отношении превосходили наши. У них более надежная броня. И временами, скажем в течение нескольких часов, французские танковые корпуса здорово и храбро дрались. Но вскоре мы начинали явно чувствовать, что у них пропал энтузиазм. Как только мы это понимали и начинали действовать уверенно, все заканчивалось». Месяц назад я счел бы такие рассказы нацистской пропагандой. Теперь я им верю.

Другая загадка. После того как немцы прорвались через франко-бельгийскую границу от Мобёжа до Седана, они рассказывают, что двигались прямо через Северную Францию к морю без единого выстрела. Когда они вышли к морю, то Булонь и Кале обороняли в основном англичане. Вся французская армия казалась парализованной, не способной ни на малейшее действие, ни на какое сопротивление.