Книга Потемкин - Саймон Себаг-Монтефиоре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К 1786 году фабрики приносили высокий доход: коньячный завод — 25 тысяч рублей в год; столько же — 172 ткацких станка; канатная фабрика производила тысячу пудов (16 тонн) в неделю, принося около 12 тысяч рублей.[586] Впрочем, для Потемкина доходы и расходы значили мало: его единственной целью была слава и мощь империи, то есть армия, флот и города.
В 1787 году Потемкин внезапно продал все это имущество за 900 тысяч рублей, чтобы приобрести более обширное имение в Польше. Как и во всех его предприятиях, внезапная продажа того, что он так долго лелеял, должна была иметь серьезные политические причины. Некоторые из фабрик он перевел в свои кременчугские земли, другие оставил новым управляющим. После продажи имения кричевские евреи попытались собрать деньги, «чтобы Сэм Бентам смог купить этот город», но ничего не получилось.
Сэмюэлу Бентаму и Уильяму Гульду предстояли новые значительные роли. Князь уже использовал Сэма Бентама как консультанта по сибирским рудникам, управляющего заводами, кораблестроителя, командира мушкетеров, агронома и изобретателя. Теперь Бентаму предстояло поднять свои баржи вверх по реке с особым поручением, а потом стать квартирмейстером, знатоком артиллерийского дела, боевым морским офицером, сибирским проводником и торговцем между Китаем и Аляской — именно в таком порядке.
Гульд со своим штатом, который все продолжал пополняться мастерами из Англии, прочно вошел в потемкинское окружение: он предвещал приезд светлейшего, появляясь на новом месте за несколько недель до князя со своим инвентарем, работниками и саженцами. В начавшейся вскоре новой русско-турецкой войне ни одна из временных квартир Потемкина не считалась законченной без гульдовского сада.
21. БЕЛЫЙ НЕГР, ИЛИ ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
25 июня 1784 года в Царском Селе на руках императрицы умер ее двадцатишестилетний фаворит генерал-поручик Александр Ланской. Болезнь Ланского случилась внезапно: неделю назад у него просто заболело горло. Казалось, он знал, что умирает — хотя Екатерина пыталась его разуверить, — и до последних минут сохранил то же достоинство, с каким умел нести свое двусмысленное положение. О его кончине скоро поползли злые слухи: якобы он надорвал хрупкое здоровье сильным возбуждающим средством, стремясь удовлетворить страсть царственной нимфоманки. Рассказывали, что «живот его лопнул», а вскоре после смерти «отвалились ноги. Запах стоял невыносимый. Те, которые полагали его в гроб, также умерли». Пошли слухи и об отравлении: не убил ли очередного соперника злодей Потемкин, уже доведший медленным ядом до сумасшествия Григория Орлова? Судя по скорбным письмам Екатерины Гримму и другим свидетельствам, можно предположить, что Ланской умер от дифтерии. Летняя жара и отказ Екатерины сразу предать тело земле объясняют и запах, и распухание.[587]
Императрица была безутешна. Никогда еще ее не видели в таком отчаянии. Двор притих. Доктор Роджерсон и канцлер Безбородко обменивались тревожными новостями. Роджерсон щедро предписывал кровопускания и слабительное, но оба чувствовали, что «нужнее всего — стараться об истреблении печали и всякого душевного беспокойства [...] К сему одно нам известное есть средство, — писал Безбородко Потемкину, — скорейший приезд Вашей Светлости». Конечно, императрица вспомнила о своем «супруге», «дорогом друге». Она беспрестанно спрашивала, сообщили ли о случившемся Потемкину.
Сразу же после смерти Ланского Безбородко отправил к Потемкину курьера. Екатерина, словно ребенок, спрашивала, скоро ли приедет князь. «Он уже в пути», — отвечали ей.[588]
Курьер нашел светлейшего вместе с Сэмюэлом Бентамом в Кременчуге в разгар работ по закладке Севастополя и обустройству Кричева. Князь немедленно пустился в дорогу и 10 июля был уже в Царском Селе. (Потемкин любил говорить, что путешествует по России быстрее всех: тогда как курьеры проделывали дорогу с юга за десять дней, на этот раз он домчался за неделю.)
Пока Потемкин пересекал степи, Екатерина пыталась справиться с трагедией: она потеряла человека, которого считала спутником на всю жизнь, с которым была счастлива как ни с кем другим. «Он был красив, полон обаяния и изящества, человечный, благодетельный, он любил искусства, покровительствовал талантам: все, по-видимому, соглашались с предпочтением, которое оказывала ему государыня», — писал Массон. Ланской был ее любимым учеником, на него обращала она свою нерастраченную материнскую ласку; он стал настоящим членом семьи Екатерины-Потемкина. Портреты донесли до нас его тонкие, почти юношеские черты. «Я надеюсь, — писала она Гримму за десять дней до болезни Ланского, — что он станет опорой моей старости».[589] В Царском Селе Потемкин застал замерший двор, впавшую в оцепенение императрицу, непогребенное тело Ланского и грязные слухи. Екатерина оставалась безутешна. «Я погрузилась в самую жестокую скорбь; счастья моего больше нет [...] — писала она Гримму. Он разделял мои горести и радовался моему веселью».[590] И в столице, и в загородной резиденции всерьез беспокоились о душевном здоровье императрицы. Через несколько недель после несчастья придворные сообщали, что «государыня все в такой же горести, как в день кончины Ланского». В самом деле, Екатерина едва не теряла рассудок от горя, непрерывно справлялась о теле своего возлюбленного, словно надеясь, что тот оживет. Три недели она не вставала с постели, а потом долго не выходила из своих покоев. Двор погрузился в крайнюю печаль, все развлечения были запрещены. Доктор Роджерсон предписывал императрице свои всегдашние средства, которыми, возможно, и объяснялась ее непроходящая слабость. Поначалу она допускала к себе только Потемкина и Безбородко, затем постепенно стала принимать и других. Потемкин утешал Екатерину, разделяя ее скорбь: говорили, что придворные слышат, как он рыдает вместе с ней.
Екатерина понимала, что ее не привыкли видеть слабой и страдающей. Поначалу ее уязвило даже сочувствие Потемкина, но в конце концов его заботливость сделала свое дело: «Он пробудил нас от мертвого сна».[591]
