Книга Дочь Господня - Татьяна Устименко

Оливия моргнула, отгоняя страшный морок.

– Я в норме! – четко отрапортовала она. – Бежим!

Ангел поднял на руки обморочно постанывающую Ариэллу, Оливия потащила за собой не сопротивляющегося Симона, и они стремглав помчались по аллее, уворачиваясь от бродящих и копошащихся вокруг оживших мертвецов.

– А Оливия говорила, что они самый тихий, смирный и безобидный народ на свете… – чуть слышно сетовала Ариэлла, прижимаясь к широкой груди ангела и мелко вздрагивая.

Как известно, люди являются существами чрезвычайно изворотливыми, находчивыми и славятся умением отыскивать выход из самых трудных ситуаций. Но еще лучше они умеют находить вход, ведущий в подобные щекотливые ситуации. С такой мыслью я шагнула на кладбищенский причал, с хмурым выражением лица рассматривая высокую стену из красного кирпича, тянувшуюся, насколько хватало моего взора. Метель усилилась, завывая, будто сотня голодных демонов. Над краем ограды смутно виднелся позолоченный купол базилики Святого Христофора. Заходить на территорию могильного комплекса мне не хотелось категорически. Мучили нехорошие предчувствия, так сказать. Но ведь выбор был уже сделан, и путей к отступлению не предусматривалось. Я дала слово… Можно, конечно, скорчить непробиваемую мину и нахально изречь: «Слово-то – мое. Хочу – даю, хочу – забираю!» Но это выглядело бы уж совсем бесчестно. Возможно, мне предоставили единственную возможность реабилитироваться после невольно совершенного греха. Хотя, в результате неоднозначного разговора со святым лодочником, на Божью помощь и прощение я рассчитывала менее всего. Ничего хорошего я пока не сделала, а вот изрядно накосячить – успела. За все, как и полагается, нужно платить. И возможно, за нечаянные грехи плата оказывается еще большей. Как там в детской бормоталочке говорится – «за нечаянно – бьют отчаянно»? Вот-вот, оно самое и есть. Грех – он в любом случае грех, какие оправдания ты для себя ни придумывай, как совесть ни успокаивай. Так что теперь у меня одна дорога – вперед, на кладбище. Бр-р-р, причем как в буквальном, так и в переносном смысле. В конце концов, все дороги в итоге ведут на кладбище: и короткие – прямые, и длинные – объездные. Остается утешать себя не шибко приятной фразой – что, мол, обходя разложенные грабли мы лишаемся драгоценного опыта. Эх, опыт, сын ошибок трудных и синяков больнючих друг…

Я затравленно оглянулась. Маленькая гондола давно уже отошла от причала, тая в ночном сумраке. На краткий миг мне показалось, что я сумела рассмотреть руку Павла, вскинутую в жесте прощания и одобрения. Я философски хмыкнула. Скорее всего, меня ждет неминуемая гибель. Должна же Тьма взять реванш за поражение на поединке с графом Деверо! Но что такое смерть по сравнению с вечностью? С вечностью боли, мрака и отчаяния, в которую будет ввергнут мир, если я срочно не изобрету что-нибудь действенное, способное противостоять силе стригоев. Да рядом с подобными бедами вселенского масштаба моя гибель – так, мелкая неприятность, незаметная ерунда – плюнуть, растереть, и никто обо мне и не заплачет. Я уже опрометчиво отвергла свою неожиданную любовь, но вполне могу потерять ее еще раз – навсегда, если стригои захватят власть над миром. Потому что, по моему мнению – никто, даже закаленный испытаниями вервольф не способен выжить под гнетом кровососов. Тем более Конрад, убивший графа Деверо. А значит, мне придется бороться. За всех нас – за него, за себя и за моих друзей-ангелов. За людей, за свет, за добро, за веру. Ведь разве меня избрали на роль божьего воина для чего-то другого? И вряд ли мне кто-то поможет. Я уже имела повод убедиться – Господь не любит слабых, да и в поддавки играть не склонен…

Кладбищенские ворота высились прямо передо мной. Черные, торжественные, похожие на ажурные, откованные из чугуна кружева. Я уперлась в них обеими ладонями и решительно толкнула от себя. Створки беззвучно разошлись, являя засыпанную снегом аллею, с обеих сторон окаймленную ровными рядами мраморных надгробий. Казалось бы, здесь должны были царить тишина и благодать, но… Ничего не понимающими, расширенными от удивления глазами я наблюдала развертывающуюся на погосте картину нереального ужаса. Между покосившихся, переломанных статуй, крестов и памятников бродила толпа странных существ, совершенно не похожих на нормальных людей. Трясущиеся и спотыкающиеся, облаченные в лохмотья, покрытые плесенью – они напомнили мне… зловещих зомби из хорошо снятого фильма ужасов. Ближайшая тварь протянула ко мне гниющую длань, сплошь усыпанную белыми тельцами жирных червей и утробно взвыла… И тут мои и так перегруженные впечатлениями нервы не выдержали. Я выхватила из ножен оба кэна и, злобно рыча – ничуть не хуже какого-нибудь ожившего умертвия, врезалась в кучу мерзких созданий.

Меня убеждали: время излечивает любые раны – как телесные, так и душевные. Но много ли правды содержится в этом спорном утверждении? Ведь если время является лучшим лекарем, то почему тогда прожитые годы уносят молодость, красоту и здоровье? Извините, но это как-то негуманно, не по-медицински! Нет, самый надежный врачеватель – это песнь рассекающей плоть стали, эйфория боя и сладость победы, дарующая немыслимый выплеск адреналина. Битва дает реальную возможность ощутить себя властителем над жизнью и смертью, над жестокостью и милосердием. В схватке даже время замедляется, приобретая совсем другие свойства и значение. Не зря Оливия любит повторять к месту и не к месту: «Вся жизнь – война, а мы на ней – солдаты»!

Я упивалась накалом схватки. Древние клинки, осененные милостью солнечной богини Аматэрасу, легко разрубали прогнившую плоть, отделяя от торсов головы и конечности. С победоносным воплем: «Не трогайте меня, я – психическая!» – я просто шла по центральной аллее, окруженная бесформенным месивом суматошно мелькающих и бестолково полосующих воздух когтей, оскаленных, до пеньков сточенных зубов и полувытекших глаз. Это была моя битва!

Внезапно где-то возле базилики раздались громкие панические крики. Я узнала голоса своих друзей. «А они-то как здесь очутились?» – изумилась я. Выложенная каменными плитами дорожка привела меня на небольшую круглую площадь, опоясанную невысоким парапетом колумбария. В нишах с урнами для праха лежали жутковатого вида увядшие и заиндевелые букеты цветов, наводившие на скорбные размышления о бренности бытия. В центре площади стояла мраморная базилика, красиво подсвеченная электрическими лампами в плафонах из разноцветного стекла. В простенке между окнами помещался мозаичный образ Святого Христофора, считающегося покровителем заблудших душ. Взглянув на строгий лик Христофора, смиренно сложившего на груди скрещенные ладони и опустившего долу жгучие испанские очи, я не сдержалась и рассмеялась в голос. Потому что именно под иконой и расположилась взъерошенная четверка самых что ни на есть заблудших душ, состоящая из моих друзей. Бледный как полотно Симон де Монфор спиной прижался к стене базилики, бережно поддерживая лишившуюся чувств Ариэллу. А перед ними напряженно застыли боевые ангелы – Оливия и Натаниэль, ощетинившиеся стволами пистолетов и готовые разорвать любого, кто осмелился бы к ним приблизиться. Но подобных камикадзе не нашлось. Умертвия образовали ровное кольцо оцепления вокруг базилики, не осмеливаясь подойти к ней ближе. Видимо, сила освященных стен оказалась для них непреодолимым препятствием. На лице Ната читалась ленивая, даже пренебрежительная усмешка, идущая от уверенности в собственной неприкосновенности. Ну не верил наш бравый ангел, что его многовековую жизнь способны оборвать какие-то дурно пахнущие тупые трупы. Оливия же, всегда остающаяся реалисткой, отнюдь не питала наивных иллюзий относительно длительности блокады. Ведь зомби, в отличие от нас, могли ждать вечно…