Книга О нас троих - Андреа де Карло

Я сказал ему: «Понятно, спасибо», — хоть это было неправдой; я смотрел, как с привычной галантностью он помог Мизии усадить Паолу на какого-то мула, которого ей отыскали для первого раза. Мизия отрегулировала ей стремена и подтянула подпругу, и с поразившим меня знанием дела объяснила, как сидеть; энергичная и изящная в своих кремовых брючках в обтяжку, и муж смотрел на нее с одобрением, словно она выдержала экзамен, который сдает регулярно. Я думал о ее поразительной способности к учебе: она мгновенно схватывала самое существенное, усваивала и запоминала, и с тех пор уже могла распоряжаться приобретенными навыками по своему усмотрению. Думал и о том, насколько же я заторможен даже в этом по сравнению с ней, как трудно мне дается что-то новое; я изо всех сил сжимал ногами бока своего коня и чувствовал себя неповоротливым и ограниченным.

Мы проехали по голому, пышущему жаром лугу, всадники то съезжались, то растягивались, переходя на рысь, обменивались знаками и взглядами — спины дугой, головы вполоборота, поводья в одной руке — и опять улыбались легкими ироничными улыбками, взмахивали рукой в сторону неразличимого горизонта, щеголяя своей раскованностью, беспечностью, уверенностью. Мизия красиво сидела в седле; спина у нее была прямая, как у балерины, а ноги, которыми она обхватывала коня — лишь слегка напряжены; я просто не мог не смотреть на ее ягодицы, когда она приподнималась, чтобы обменяться парой слов с сухой и плоской как доска соседкой-латифундисткой, не мог не смотреть на ее светлые волосы, падающие на ровные плечи. Но когда она обернулась ко мне, я почти не отреагировал на ее улыбку, меня раздирали противоречивые чувства и беспокоил мой конь. Мне казалось, что у меня не получается управлять им: он то ускорял, то замедлял ход, стараясь не отстать от других, а когда я пытался натянуть поводья, резко дергал головой. Перекрестный огонь недобрых взглядов из-за зеркальных очков лишь служил еще одним доказательством моей полной неспособности что-либо контролировать и вызывал одновременно ярость и страх, хотелось спрыгнуть на землю и пешком вернуться в дом. Я бы так и сделал, если бы не знал, что встречу там отца Мизии и старую Энгельгардт с компаньонкой и другими двумя старыми колониальными грымзами, приехавшими на Новый год.

Восседавший на поло-пони Томас безупречно владел искусством верховой езды: время от времени он легким галопом объезжал кавалькаду гостей, чтобы проверить, все ли в порядке, а заодно демонстрируя свое мастерство и перекидываясь с кем-нибудь шуточками. Пришпоривая лошадь пятками и постегивая коротким плетеным хлыстиком, он держал ее в тонусе, чего не хватало ему самому, когда он оказывался пешим, гарцевал вокруг, словно вознаграждая себя за этот свой недостаток: большеголовый, в прошлом блондин, без головного убора, крепко припаянная к могучему торсу шея, небрежно свисающая правая рука и напряженное тело. Он подъехал к Паоле, которая трусила еще больше, чем я, цеплялась за седло, сообщая мне всякий раз, когда мы оказывались рядом: «Эта штука елозит».

— Не надо так сильно сжимать колени, — сказал он ей. — Опусти пятки.

Похоже, Томас и парочка его приятелей только и ждали случая проявить свою галантность; они наперебой стали давать ей советы, и в ответ на это Паола только старалась подчеркнуть свою женскую уязвимость, раньше я никогда за ней этого не замечал. Кавалеры Паолы объясняли, как ставить ноги в стремена и как держать поводья; трогали ее запястья, поправляли локти и похлопывали спину, касались ее икр, подбородка, ягодиц, и все это — то подходя вплотную, то отъезжая, сгибаясь к ней, утирая ладонями пот со лба. Она смеялась, повторяла «Мама дорогая», или «Я безнадежна», или «Ой, спасибо!» Настроение у нее сразу поднялось, она казалась веселой и игривой, беззаботной и даже томной, вся ее жесткость растаяла как по волшебству.

Томас и его друзья тоже оживились, наперебой демонстрируя свою мужскую доблесть: они бросали своих коней вперед короткими скачками, останавливали их легким мановением руки, без умолку отпускали остроумные замечания на испанском, итальянском, английском с одинаковой интонацией и акцентом. Паола смеялась, прикрывала глаза, отвечала на их шуточки, громко вскрикивала от страха, когда ее мул переходил на рысь. Глаза у нее блестели, она больше не впивалась в меня испуганным взглядом. У нее был вид человека, который наконец вздохнул полной грудью, и это еще сильней выбивало меня из равновесия.

Мизия возглавляла кавалькаду, за ней ехали сестра Астра и брат Пьеро, точно младшие члены королевской семьи; сейчас она казалась мне ничуть не лучше всех остальных, несмотря на то, что она говорила мне на цитрусовой плантации и на все мои размышления накануне за ужином. Мне казалось, что один лишь я никак не вписываюсь в эту компанию: все в этих людях — их одежда, прически, то, как они оглядывали окрестности, двигались — было мне отвратительно, я просто исходил злобой и чувствовал себя белой вороной, у меня просто сводило все внутри, и я до боли сжимал руками грубые кожаные поводья.

— Ну что, давайте галопом? — предложила Мизия, повернувшись ко мне, и не успел я и глазам моргнуть или поудобней устроиться в седле, как все лошади впереди меня и даже мул Паолы, окруженной ее паладинами, рванули вперед, и несмотря на все мои отчаянные попытки удержать хотя бы свою, она понеслась вслед за другими, опустив голову и всем своим телом, мускулами, нервами отдавшись этому головокружительному бегу, а я только и ждал, что вот-вот шмякнусь на землю, сломаю себе шею и до конца своих дней останусь парализованным вместе со всей моей злобой и чувством непричастности к происходящему.

Вечером все гости, родственники, управляющие и даже несколько гаучо с семьями собрались в саду: господа уселись за длинным столом под огромным навесом, крепящимся к металлическим стойкам, а метрах в двадцати от них, рядом с грилем для мяса, — гаучо, за столом попроще. Из колонок орехового дерева старинного домашнего проигрывателя доносились вальсы Штрауса, словно мягкими коврами расстилавшиеся под размеренное журчание переплетающихся голосов; горничные обносили гостей блюдами с едой и графинами с водой или вином, дети при любой возможности срывались с места и бегали вокруг стола с собаками, пока матери не усаживали их обратно. Томас и Мизия вели себя как настоящие хозяева дома: все так же энергично и уверенно, как и весь этот долгий день, поспевали повсюду, следили за подачей блюд и напитков, направляли в нужное русло разговор, окружили всех своих гостей вниманием и заботой, стараясь изо всех сил, чтобы сложный механизм праздничного новогоднего ужина работал без перебоев.

Со своего места за столом я смотрел на Мизию, сидеть было больно, видно я отбил попу на этой лошади. Я оказался между компаньонкой старой Энгельгардт и соседкой Мизии по латифундии — крашеной блондинкой, совершенно непрошибаемой, она не желала поддерживать со мной разговор ни на одну из тем, которые мне с таким трудом удавалось из себя выжать. Вот я и смотрел на Мизию, пытаясь понять, неужели то, что я думал о ней раньше, просто самообман? Ну как бывает в любовной истории, когда мужчина идеализирует любимую женщину и видит в ней что-то необыкновенное, что потом куда-то улетучивается, когда он узнает ее получше. С той лишь разницей, что у нас с Мизией не было никакой любовной истории, а ее необыкновенность никуда не улетучивалась целые пятнадцать лет, хоть и подвергалась многочисленным испытаниям. И я думал, почему же все-таки она так долго казалась мне идеалом женщины, и я еще приукрашивал этот идеал, как только мне открывалась какая-то новая особенность ее сложной натуры; понимала ли она, что она для меня значила, пользовалась ли этим; догадывалась ли, что я постоянно сравнивал с ней всех других женщин, появлявшихся в моей жизни, и сразу понимал, что им до нее далеко; и могла ли она хоть представить себе, как отчаянно мне ее не хватало в какие-то моменты моей жизни. И еще я пытался понять: то, что я вижу сейчас — это просто один из многочисленных этапов ее жизни или же она окончательно превратилась в ту женщину, какой всегда хотела быть, и понимает ли она, что такой она не только мне не нравится, а просто неприятна. И еще я хотел понять: объяснялось ли наше прежнее сходство тем, что в начале нашего жизненного пути мы оба были незрелыми, не раскрывшими себя, и вот теперь, в нынешних обстоятельствах это сходство ушло само по себе, или же мы связаны друг с другом столь крепко, что сумеем преодолеть любые внешние перемены.