Книга Вольф Мессинг - Михаил Ишков

Одним словом, дым стоит коромыслом. Теперь, как поделился Айвазян, пришло время новых людей.

— Слюшай, знаешь, кто всплыл первым? Какой-то Говоров. Представляешь!

Сосед дал мне время прочувствовать, что творится в советском королевстве, затем закончил.

— Этот Говоров написал письмо Сталину, призвал его отменить комиссаров, ввести строгих началников,[88]поднять дисциплину среди командиров и смелее выдвигать новых людей. Представляешь, на что замахнулся?

Айвазян с досады хлопнул себя по ляжкам.

— И этого Говорова, бывшего царского офицера, в командующие Ленинградским фронтом, понимаешь? Какой-то Ватутин тоже будет командовать фронтом. Пошел в гору кто, знаешь? Не знаешь?! Какой-то Гордов. Этот Гордов побывал в окружении, а теперь будет командовать Сталинградским фронтом. Слыхал такой, Горбатов? Не слыхал?! Вай-вай-вай. Лагерник, а его в командармы! Слыхал такой Кривошеин?

— Да. Он совместно с Гудерианом принимал парад в Бресте в тридцать девятом году.

— Точно. Слюшай, с Гудерианом обнимался, а теперь танковый корпус командует! Все диву даются, неужели хозяин нюх потерял?

Он тут же опомнился и строго-настрого приказал.

— Забудь о Сталине, — затем как-то зверовато улыбнулся и с намеком спросил. — Знаешь, Мессинг, откуда он их берет? Кто рекомендует?

Я пожал плечами. К Горбатову и Кривошеину я не имел никакого отношения.

— У хозяина нюх на толковых людей, — предположил я.

— И я о том же. Его нюху можно позавидовать. Но, — хитровато улыбнулся Айвазян, — Георгий Маленков как-то обмолвился — ничего, говорит, странного, в выборе хозяина нет. Говорит, с людьми работать уметь надо.

Тут он внезапно замолчал. С большим трудом сдержал себя. Знал, ни в коем случае нельзя рассказывать поднадзорному Мессингу все, что выложил Гобулов, но его так и подмывало. Неожиданно он брякнул то, что ярко высвечивалось в его лысоватой голове.

— Маленков Георгий Максимилианович говорит, никакого странного в поступках хозяина нет. Новых людей Сталину рекомендует какой-то колдун-болтун, ишак его разбери. Или ведьма!

Я отпрянул.

— Не может быть?!

Айвазян хитро подмигнул и спросил.

— Знаешь, кто этот колдун?

Мессинг замешкался с ответом, затем нерешительно покачал головой.

— Не-ет.

— Э-э, дорогой, ты много не знаешь. Это какая-то бабка из верующих. Называется Матрона московская. Хозяин сам ездил к ней в сорок первом. Представляешь?!

Я утверждаю, он был искренен. Простодушный и недалекий Айвазян даже представить себе не мог, что человек, который проигрывал ему в шахматы и, что еще невероятней, тут же расплачивался, мог быть тем человеком, который предсказал кремлевскому балабосу, кто из советских военачальников есть кто.

Мне было не до смеха. Интрига высветилась до донышка, и это был тревожный свет. Голоса зовущих сменили тон, завыли так, что мурашки по сердцу заскребли. В неведении Айвазяна таился опасный подтекст — вряд ли Гобулов был настолько наивен, чтобы поверить в какую-то Матрону. Ему должно быть известно, а если нет, скоро станет известно, кто такая эта Матрона и кого его люди по глупости сцапали. Это грозило Мессингу куда более серьезными осложнениями, чем сломанная нога. За мою ногу Берия простит, может, даже похвалит — так ему, экстрасенсу, и надо. Пусть не выделывается, а вот реакция хозяина для местных начальников была куда более опасна. Сталин не любил, когда его людям, не испрашивая разрешения, ломали ноги. Вождь не скажет — а подать сюда Тяпкиных-Ляпкиных! Он скажет — а подать сюда головы Ляпкиных-Тяпкиных! Конечно, Лаврентий Павлович знал об этом. Берия был умнейший человек, он был способен заглянуть в будущее. Наркомвнудел всегда сумеет найти козла отпущения, и Гобулов знал об этом.

Я ощутил холодок на сердце.

* * *

Говорят, нет худа без добра. Пока я валялся на больничных простынях, контрреволюционный сброд генерала Андерса наконец-то покинул Ташкент. Со дня на день в Красноводск должен был отправиться и сам Андерс со своим штабом, тем самым снимая головную боль не только у оперативных работников республиканского НКВД, но и у незадачливого серасенса Мессинга.

После того откровенного — шахматного — разговора я начал внимательнее присматриваться к обслуживающему медперсоналу. Охраняли меня небрежно, специального поста у дверей палаты не выставляли. На время отсутствия Айвазяна присматривать за Мессингом было предписано медсестрам. Однако девушкам было не до скромного, никогда не жалующегося Мессинга. Сестер не хватало, и у каждой было столько работы, что по распоряжению главврача они просто запирали дверь, отделявшую ту часть коридора, где располагалась наша палата, от общего отделения, и оставляли меня одного.

Однажды в жаркий августовский день, воспользовавшись отъездом соседа, я подъехал к распахнутому в коридоре окну и, привстав с кресла, обнаружил внизу, в тени деревьев лавочку, на которой играли в шахматы на выбывание солидные на вид пациенты. Вокруг них собралось с пяток раненных, ожидавших своей очереди. Все были в добротных пижамах, двое на костылях. Мессинг некоторое время наблюдал за игрой, потом позволил себе дать совет одному из участников. Все разом подняли головы. Я воспользовался случаем и представился. Как только выяснилось, что один присутствующих слыхал обо мне и даже присутствовал на моем представлении, собравшиеся тут же сменили гнев на милость.

Далее все стало проще.

Я признался, что сломал ногу. Несчастный случай! Теперь сижу здесь, скучаю, теряю квалификацию. Хотелось бы поработать. Люди внизу пообещали — поможем!

К возвращению Айвазяна в вестибюле госпиталя уже висело написанное от руки объявление. Я особенно настаивал на том, чтобы оно было написано именно от руки, ни в коем случае ни типографским способом или на машинке. Айвазян бросился к главврачу, но генерал-майор медицинской службы отшил зарвавшегося особиста и заявил, что на территории госпиталя распоряжается он, и ни кто иной.

Была война, и военных, особенно раненых старших офицеров, тем более генералов, чьи палаты размещались в соседнем корпусе, уважали. Примчавшийся в палату Айвазян набросился на меня с угрозами. Я сделал невинные глаза — как Мессинг мог отказать главврачу, явившемуся в палату с просьбой устроить представление для ранбольных. Разве мне запрещали давать концерты? Наоборот, партия дала мне задание любыми способами помочь раненым поскорее вернуться в строй. Разве не так?

Айвазян сразу заткнулся.

Назначенный на вечер психологический опыт прошел на «ура». Мессинг был выше всяких похвал. Особенный смак отыскиванию предметов и выполнению других труднейших психологических заданий, придавала кресло-каталка. Я отыскивал расчески, помазки для бритья, простенькие очки. Но — учтите обстановку! — когда мне представилась возможность угадать, где спрятан орден тяжело раненого подполковника-артиллериста, я ухватился за нее обеими руками. Наводку дали соседи подполковника, попытавшиеся подбодрить угрюмого и неразговорчивого фронтовика. Я спросил разрешение у раненого — имею ли я право копаться в его вещах. Он с трудом кивнул. Я нашел орден Боевого Красного Знамени в его тумбочке и обратился к присутствующим с вопросом — известно ли собравшимся, чем дорога нашему орденоносцу эта награда?