Книга Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский

– От этого проказника станется. Да почему же ты знаешь?

– Да ведь маменька мне сама проговорилась... намеками...

– Что Нелли? Как она? – спросил я.

– Я даже удивляюсь тебе, Ваня: до сих пор ты об ней неспросил! – с упреком сказала Наташа.

Нелли была идолом у всех в этом доме. Наташа ужасно полюбилаее, и Нелли отдалась ей, наконец, всем своим сердцем. Бедное дитя! Она и неждала, что сыщет когда-нибудь таких людей, что найдет столько любви к себе, и яс радостию видел, что озлобленное сердце размягчилось и душа отворилась для насвсех. Она с каким-то болезненным жаром откликнулась на всеобщую любовь, котороюбыла окружена, в противоположность всему своему прежнему, развившему в нейнедоверие, злобу и упорство. Впрочем, и теперь Нелли долго упорствовала, долгонамеренно таила от нас слезы примирения, накипавшие в ней, и, наконец, отдаласьнам совсем. Она сильно полюбила Наташу, затем старика. Я же сделался ей чем-тодо того необходимым, что болезнь ее усиливалась, если я долго не приходил. Впоследний раз, расставаясь на два дня, чтоб кончить наконец запущенную мноюработу, я должен был много уговаривать ее... конечно, обиняками. Нелли все ещестыдилась слишком прямого, слишком беззаветного проявления своего чувства...

Она всех нас очень беспокоила. Молча и безо всякихразговоров решено было, что она останется навеки в доме Николая Сергеича, амежду тем отъезд приближался, а ей становилось все хуже и хуже. Она заболела стого самого дня, как мы пришли с ней тогда к старикам, в день примирения их сНаташей. Впрочем, что ж я? Она и всегда была больна. Болезнь постепенно росла вней и прежде, но теперь начала усиливаться с чрезвычайною быстротою. Я не знаю ине могу определить в точности ее болезни. Припадки, правда, повторялись с нейнесколько чаще прежнего; но, главное, какое-то изнурение и упадок всех сил,беспрерывное лихорадочное и напряженное состояние – все это довело ее впоследние дни до того, что она уже не вставала с постели. И странно: чем болееодолевала ее болезнь, тем мягче, тем ласковее, тем открытее к нам становиласьНелли. Три дня тому назад она поймала меня за руку, когда я проходил мимо еекроватки, и потянула меня к себе. В комнате никого не было. Лицо ее было в жару(она ужасно похудела), глаза сверкали огнем. Она судорожно-страстно потянуласько мне, и когда я наклонился к ней, она крепко обхватила мою шею своимисмуглыми худенькими ручками и крепко поцеловала меня, а потом тотчас же потребовалак себе Наташу; я позвал ее; Нелли непременно хотелось, чтоб Наташа присела кней на кровать и смотрела на нее...

– Мне самой на вас смотреть хочется, – сказала она. – Я васвчера во сне видела и сегодня ночью увижу... вы мне часто снитесь... всякуюночь...

Ей, очевидно, хотелось что-то высказать, чувство давило ее;но она и сама не понимала своих чувств и не знала, как их выразить...

Николая Сергеича она любила почти более всех, кроме меня.Надо сказать, что и Николай Сергеич чуть ли не так же любил ее, как и Наташу.Он имел удивительное свойство развеселять и смешить Нелли. Только что он,бывало, придет к ней, тотчас же и начинается смех и даже шалости. Больнаядевочка развеселялась как ребенок, кокетничала с стариком, подсмеивалась надним, рассказывала ему свои сны и всегда что-нибудь выдумывала, заставляларассказывать и его, и старик до того был рад, до того был доволен, смотря насвою «маленькую дочку Нелли», что каждый день все более и более приходил от неев восторг.

– Ее нам всем бог послал в награду за наши страдания, –сказал он мне раз, уходя от Нелли и перекрестив ее по обыкновению на ночь.

Каждый день, по вечерам, когда мы все собирались вместе(Маслобоев тоже приходил почти каждый вечер), приезжал иногда и старик доктор,привязавшийся всею душою к Ихменевым; вывозили и Нелли в ее кресле к нам закруглый стол. Дверь на балкон отворялась. Зеленый садик, освещенный заходящимсолнцем, был весь на виду. Из него пахло свежей зеленью и только чтораспустившеюся сиренью. Нелли сидела в своем кресле, ласково на всех наспосматривала и прислушивалась к нашему разговору. Иногда же оживлялась и сама инеприметно начинала тоже что-нибудь говорить... Но в такие минуты мы всеслушали ее обыкновенно даже с беспокойством, потому что в ее воспоминаниях былитемы, которых нельзя было касаться. И я, и Наташа, и Ихменевы чувствовали исознавали всю нашу вину перед ней, в тот день, когда она, трепещущая иизмученная, должна была рассказать нам свою историю. Доктор особенно был противэтих воспоминаний, и разговор обыкновенно старались переменить. В таких случаяхНелли старалась не показать нам, что понимает наши усилия, и начинала смеятьсяс доктором или с Николаем Сергеичем...

И, однакож, ей делалось все хуже и хуже. Она сталачрезвычайно впечатлительна. Сердце ее билось неправильно. Доктор сказал мнедаже, что она может умереть очень скоро.

Я не говорил этого Ихменевым, чтоб не растревожить их.Николай Сергеич был вполне уверен; что она выздоровеет к дороге.

– Вот и папенька воротился, – сказала Наташа, заслышав егоголос. – Пойдем, Ваня.

Николай Сергеич, едва переступив за порог, по обыкновениюсвоему, громко заговорил. Анна Андреевна так и замахала на него руками. Стариктотчас же присмирел и, увидя меня и Наташу, шепотом и с уторопленным видом сталнам рассказывать о результате своих похождений: место, о котором он хлопотал,было за ним, и он очень был рад.

– Через две недели можно и ехать, – сказал он, потирая руки,и заботливо, искоса взглянул на Наташу. Но та ответила ему улыбкой и обнялаего, так что сомнения его мигом рассеялись.

– Поедем, поедем, друзья мои, поедем! – заговорил он,обрадовавшись. – Вот только ты, Ваня, только с тобой расставаться больно...(Замечу, что он ни разу не предложил мне ехать с ними вместе, что, судя по егохарактеру, непременно бы сделал... при других обстоятельствах, то есть если бне знал моей любви к Наташе.)

– Ну, что ж делать, друзья, что ж делать! Больно мне, Ваня;но перемена места нас всех оживит... Перемена места – значит перемена всего! –прибавил он, еще раз взглянув на дочь.

Он верил в это и был рад своей вере.

– А Нелли? – сказала Анна Андреевна.

– Нелли? Что ж... она, голубчик мой, больна немножко, но ктому-то времени уж наверно выздоровеет. Ей и теперь лучше: как ты думаешь,Ваня? – проговорил он, как бы испугавшись, и с беспокойством смотрел на меня,точно я-то и должен был разрешить его недоумения.

– Что она? Как спала? Не было ли с ней чего? Не проснуласьли она теперь? Знаешь что, Анна Андреевна: мы столик-то придвинем поскорей натеррасу, принесут самовар, придут наши, мы все усядемся, и Нелли к намвыйдет... Вот и прекрасно. Да уж не проснулась ли она? Пойду я к ней. Толькопосмотрю на нее... не разбужу, не беспокойся! – прибавил он, видя, что АннаАндреевна снова замахала на него руками.