Книга Идеалист - Владимир Григорьевич Корнилов

ощутимо и, хотя от постоянного елозонья по влажной земле штаны намокли, неприятно холодили, дрожь уже не терзала.

Пока стожара перегорала, Алексей Иванович сполз к остожине, стал выбирать волглое сено, трусить на бугор, чтоб просохло. Выдирая неподатливые, спрессованные тяжестью стога пласты, он вдруг ощутил твёрдость и, догадываясь, что таило в себе оставленное здесь кем-то остожье, сдерживая уже почувствованную радость, обнажил бок толстого кряжа. Стог ставлен был на четырёх крепких ольховых кряжах, да ещё с такой же толстой поперечиной!..

Обессилено, с каким-то стонущим звуком, Алексей Иванович упал на кряжи, ткнулся лицом в шершавую, влажную кору, чувствуя, как обжигают глаза слёзы благодарности тому, кто когда-то оказался здесь, дал ему надежду на спасение.

Четыре брёвнышка высвободил он из пластов сена, откатил ближе к воде, уложил рядком. Усталый, измазанный но уже веруя в возможность своего спасения, взобрался на кряж, ещё оставшийся в остожине и показалось ему, что когда-то он уже был здесь. Вот, так же, сидел у костра, на таком же кряжике, и копна сена была вот здесь, рядом с остожиной. «Дада, - возбуждённый узнаванием, оглядывался Алексей Иванович. – И эти вот подросшие берёзки. Тогда они казались кустарником. Половодье изменило место, но был я здесь, ночевал на этом острове! Было это в ту, далёкую осень. И была та вдовая женщина - сенокосица с мальчиком и девчушечкой. И была ночь Кентавра, и Женщина…

Не в расплату ли то, что случилось теперь? Не сам ли дьявол расхохотался над моим отступничеством?! И вот теперь та ночь отчаяния дарует надежду? В жизни всё неразделимо: слабость и сила, падение и взлёт, слава и позор, гибель и спасение, как неразделимы в вечном своём противостоянии Добро и Зло…»...

С неистовостью человека, возрождающего себя к жизни, сооружал Алексей Иванович спасительный плот. Охотничьим ножом, оставшимся в ножнах на поясе, он до изнеможения надрезал, ломал в поросли тонкие берёзы. Располосовал на ленты болтавшиеся без надобности штанины, отпорол все ремни с бесполезных теперь протезов. Уже не торопясь, с тревогой поглядывая на перевалившее к закату солнце, кряхтя, чертыхаясь, охая, стягивал сплетёнными в жгуты ветвями, ремнями, полосами от штанин кряжи и слеги в единый плот.

Вода, посверкивая на солнце, змейками вползала на остров, сочилась между сухими прошлогодними травами. Когда вторым слоем он наложил на кряжи пережжённую острожину и подпоры, всё завалил просохшим за день сеном, плот почти уже был поднят подступившей водой. Оставалось лишь перебраться на спасительное пристанище.

3

Алексей Иванович, наконец-то, вполз на плот, и силы оставили его. Уткнувшись потным измазанным лицом в сено, не в состоянии превозмочь тяжесть даже собственной руки, он лежал какое-то время в совершенной неподвижности. Но он был жив. И таинства продолжающейся в нём жизни заставляли сердце и клеточки измученного тела усиленно работать, восстанавливали, накапливали, казалось бы, до предела израсходованные силы. До помрачнения в глазах перетерпливая боль, приподнялся, сел. Он понимал, что сделал только первый, малый шаг к возможному своему спасению. И когда мысленно представил, что уготовано ему ещё преодолеть, содрогнулся от огромности того, что предстояло, и ничтожности того, что было при нём.

Навалившись болью протестующим телом на шест из срезанной тонкой берёзы, он с тяжким стоном сдвинул плот на воду.

Путь, который предстояло одолеть, Алексей Иванович представлял зримо. Как ни широко разлилась по низинам, полям и лесам талая вода, потоки её так или иначе все сливались в речное русло. На лодке, от реки до острова, они отъехали по разливу не более, чем на километр. Километр этот он должен был преодолеть своей силой, потом уже течение подхватит и понесёт. Вниз по течению, надо проплыть километров пятнадцать, до стрелки, где русло раздваивается. Попасть надо обязательно в левое русло. Там, на выходе в открытые полои, на высоких островах, остались дома, когда-то переселённой оттуда при образовании Волжского моря, деревни. Там, рядом с полуразрушенной церковью и устоявшей во времени колокольней, оборудована маленькая, в один дом, рыбацкая база. Если до церкви он доберётся, он спасён.

Окутав зябнувшие остатки ног сеном, перекидывая трудно дающимися усилиями шест с одной стороны на другую, Алексей Иванович проталкивал неуклюжий плот по затопленной мелиоративной канаве. Вчера на лодке в такое же предвечернее время они проскочили путь от русла до острова за три минуты. Теперь, чтобы добраться до реки, нужны были часы.

Плот, царапаясь о подтопленный ивняк, медленно продвигался по канаве. Впереди, среди воды, замаячил невесть кем поставленный столбик. Алексей Иванович вскоре разглядел, что на последней, не затопленной кочке, стоял на задних лапах ещё не вылинявший белый зайчишка. Что-то общее было в беде человека и в судьбе близкой к погибели одинокой зверушки.

Как ни трудно давался каждый упор шестом, Алексей Иванович в жалости к бедолаге всё-таки подогнал плот. Зайчишка, вздрагивая ушами, испуганно топчась на кочке, в конце-концов внял устало-ласковому голосу: впрыгнул в передний конец плота, вжался во впадину, накрыл спину длинными ушами и затих, кося большими выпуклыми глазами на человека.

− Лежи, лежи, дурёшка, - голосом успокаивал пугливого зверька Алексей Иванович, чувствуя с удивлением, что от неожиданной заботы ещё о другой живой душе, вроде бы добавилось сил.

Облака ещё розовели в неподвижности на золотисто-голубоватом закатном небе, когда явственно услышались всплески и шум стремительно несущихся вод. Река начала всасывать плот в своё играющее потоками русло, наконец, подхватила, понесла на своей качающейся мутной спине, мимо бурлящих у крутых берегов пенных водоворотов.

Плот, зайчишка и сам Алексей Иванович были теперь во власти могучей водной стихии, ни направлять, ни задержать стремительное движение он уже не мог. В последней надежде все они полностью вручили свою жизнь реке.

По мутной воде неслись рядом с плотом кучи земного сора, вывороченные из подмытых берегов кусты, смытые с берегов или вырванные из сплавных запаней брёвна. Всё двигалось по руслу в одном потоке, то обгоняя, то словно прилипая к плоту.

В сгустившейся тьме смутно чернели береговые кручи и только свет проклюнувших небо звёзд давал возможность угадывать знакомую водную дорогу.

Опасался Алексей Иванович одного: плот мог налететь на береговой выступ. Плохо скреплённые кряжи вряд ли выдержат удар, плот тут же развалится, и тогда уж ни ему, ни притихшему зайчишке не выбраться из могучих весенних водоворотов. Сознавая опасность, он дотянулся до рядом плывущего бревна, усилиями обеих рук придвинул, прижал бревно к боку своего плотика и так, вцепившись в скользкую древесину, держал: бревно было раза в два длиннее плота, оно могло принять на себя