Книга Литературный призрак - Дэвид Митчелл

Мои попутчики думать не думают о силах, которые приводят в движение материю и дух. Они ничего не знают о том, что по мере увеличения скорости «Боинга-747» наша масса возрастает, а время замедляется. По мере же увеличения расстояния от центра тяжести Земли наше время ускоряется по сравнению с тем временем, которое течет в деревенских избушках под нами. Ни один из моих попутчиков понятия не имеет о квантовом распознавании.

Мне не спится. Такое ощущение, что кожа то растягивается, то сжимается. Чтобы не скучать в пути, я всегда беру с собой в самолет калькулятор. Громоздкий, тот, что Ален прихватил из парижской лаборатории. С индикатором на тринадцать десятичных знаков. Вынимаю машинку и от нечего делать считаю шансы для каждого из трехсот шестидесяти пассажиров лайнера. Шансы очень неравные. Этого занятия мне должно хватить до самого Киргизстана.

Лишь бы не думать о том, что ожидает меня в ближайшем будущем.

На соседнем сиденье спит китайская школьница, которая возвращается домой в Гонконг. Она приближается к тому возрасту, когда некоторым девушкам выпадает счастье превратиться в прекрасных лебедей. Мо Мантервари в ее возрасте превратилась в утку с гусиной кожей. А сейчас я утка с морщинистой кожей. По видео показывают фильм про динозавров. Покрытое чешуйчатой броней бессловесное насилие. От воздуха, пропущенного через очиститель, пересохло в горле. Вот-вот разболится голова. Освещение как в склепе. Интерьер как в кабинете у стоматолога. Где же солнце? В какую сторону вращается планета? И в какую паршивую историю впуталась я?

Второй раз просыпаюсь от звука шагов: гладь сна покрылась рябью. Но я уже прекрасно осознаю, где нахожусь. Только давно ли я здесь? Пару минут? Пару часов? Шаги не из сна, а настоящие, четкие, размеренные. Кто-то бежит по гравию и знает, что имеет право бежать по нему. Чуть приподымаю занавеску: дождь моросит, а по дорожке к дому подбегает молодой мужчина.

Черт возьми! Мой сын — мужчина. В сердце укол гордости и грусти. Куртка нараспашку, темные джинсы, кроссовки. Непослушные, как у отца, волосы. Фейнман из загона задумчиво смотрит на него, пожевывая траву. Планк подпрыгивает.

— Мо! — кричит снизу Джон, — Лайам приехал!

Хлопает входная дверь. Лайам по-прежнему закрывает двери, как слоненок. Запахиваюсь в просторный халат Джона.

— Я спускаюсь! Эй, Джон!

— Да, Мо?

— С днем рожденья тебя, старый пират!

— Спасибо, Мо! Давно у меня не было такого славного дня рождения!

Хью открыл дверь и обнял меня, похрустывая китайским редисом.

— Мо! Добралась! Прости, что не смог встретить в аэропорту… Если бы Джон сообщил чуть раньше, я бы успел перестроить свой сегодняшний график.

— Привет, Хью! Не беда, я нашла тебя без проблем. Если не считать путаницы с этажами: я думала, что «четвертый этаж» означает «третий». Или наоборот, «третий» означает «четвертый». Но ничего, соседи подсказали.

— Гонконг никак не может до конца определиться. Тут в ходу и английская, и американская, и китайская нумерация. Даже я все время путаюсь. Входи, располагайся. Выпей чаю, прими ванну.

— Хью, даже не знаю, как благодарить тебя.

— Ерунда. Мы, кельты, должны быть заодно. Ты у меня первая в гостях, придется как-то устраиваться по ходу дела. Иди посмотри свою комнату. Боюсь, мало похоже на твое шале.

— Оно не мое, а моего бывшего хозяина.

— Ну да, ну да. Вот твои хоромы, Мо. Тесновато и бардак, но полностью в твоем распоряжении. Чужой сюда не проползет, если ЦРУ не держит в штате тараканов.

— Как показывает мой — небогатый, правда — опыт, они могут держать в штате кого угодно.

Комната была такая же тесная и бардачная, как те полсотни кабинетов, в которых мне доводилось работать на своем веку. Спасибо Хью, тут было все: и диван-кровать — хоть сейчас заваливайся, и стол, и стеллажи с таким количеством книг, которого наверняка хватит, чтобы похоронить меня при малейшем подземном толчке, и ваза с фламинговыми орхидеями.

— Туалет вон там. А если ты встанешь на унитаз и повернешь голову, то откроется потрясающий вид на коулунский порт.

Воздух был влажный, как в прачечной. Человеческий улей гудел со всех сторон, за стенами, под ногами и над головой. Здание на другой стороне улицы стояло так близко, что казалось — у наших окон общие стекла. Поезда стучали по рельсам, что-то тарахтело, что-то вздыхало, словно гигантский велосипедный насос с шумом качал воздух.

Вот тебе жизнь ученого, который руководствуется совестью.

— Все отлично, Хью! Можно воспользоваться твоим компьютером?

— Это твой компьютер! — Хью сделал ударение на слове «твой».

Огонь в очаге потрескивает и пляшет. Мы с Лайамом смотрим друг на друга, не находя слов. Босым ногам холодно на кафельном полу. Я столько мечтала об этой встрече, а теперь стою с идиотским видом, и все. Я помню уродца, каким Лайам был в детстве, я помню неуклюжего подростка с пушком над верхней губой, каким он был прошлым летом, и могу представить себе оболтуса, каким он будет лет через десять-двадцать. Он по-дублински загорел, волосы уложены гелем, в ухе серьга, челюсть стала квадратнее.

— Мам! — говорит он басом.

— Лайам! — говорю я в унисон, срываясь на фальцет.

— Господи, родные вы мои, — шепчет Джон.

И сразу все становится на свои места: Лайам крепко-крепко обнимает меня, я прижимаю его к себе что есть мочи, а он еще сильнее, и так мы сжимаем друг друга, пока слезы не показываются на глазах. Нет, совсем не поэтому у меня на глазах слезы.

— Прогульщик! Ты ведь должен быть в универе. Кто тебе позволил так вымахать, пользуясь моим отсутствием?

— А кто тебе, ма, позволил играть в Джеймса Бонда, пользуясь моим отсутствием? И кто подбил тебе глаз?

Я смотрю на Джона из-за плеча Лайама.

— Ты прав, малыш, я заигралась. Глаз мне подбил рыцарь в сияющих доспехах. Я простила его. Потому что он спас мне жизнь — вытолкнул из-под колес.

— Заигралась! Она называет это «заигралась», слышишь, па?

Дурачась, я делаю Лайаму подсечку.

— Может, и мне причитается одно-два объятия? — подмигивает Джон.

— Заткнись, Каллин! — смеюсь я. — Ты всего-навсего отец, бесправное существо!

— Тогда пойду утоплюсь с горя! Останетесь вдвоем — пожалеете.

— С днем рождения, па! Прости, что не смог приехать вчера. Я был у Кевина в Балтиморе.

— Обругай свою мамочку. Она позвонила из Лондона только вчера утром.

— С ней опасно иметь дело. Она меня задушит.

— Потерпи, сынок, прорвемся.

Я выпускаю Лайама.

— Снимай пальто и садись к огню. А то ты весь холодный и влажный от тумана. И ноги в твоих жутких кроссовках наверняка промокли. Расскажи мне про университет. Деканом у вас по-прежнему Найфер Макмахон? Какую тему ты выбрал для первой курсовой?