Книга Синагога и улица - Хаим Граде

— Ты во всем виновата, ты! Реб Мойше-Мордехай уступил во всем и своими уступками унизил меня больше, чем его молодые приближенные своими криками во время проповеди в Городской синагоге. Теперь весь город знает, что это не реб Мойше-Мордехай подсылал крикунов, а ты подстрекала меня и остальных.

Реб Ури-Цви продолжать кричать, что мудрецы Торы будут его теперь избегать. Старосты Каменной синагоги тоже уже раскаиваются. Даже его сыновья стояли рядом с ним в синагоге онемевшие и пришибленные новостью, что гродненский раввин отказывается от борьбы за свою честь.

Переле ожидала этой победы. До нее доходили слухи, что гродненская раввинша требует от своего мужа уступить. Когда Переле посреди недели зашла в лавку, женщины с видом святош, поджимая губы, рассказывали ей, какая праведница гродненская раввинша Сора-Ривка и как она всегда пренебрегала почетом, особенно с тех пор, как пребывает в трауре по своей единственной дочери. Этим обывательницы хотели сказать, что грайпевская раввинша, дожив до радости от своих детей и внуков, к тому же хочет теперь, чтоб люди ей кланялись. Грайпевская раввинша выслушала это со сладкой улыбкой и вернулась из лавки размеренным шагом. В субботу она пришла в женское отделение синагоги, наряженная в свое длинное платье с закругленым турнюром из проволочной сетки. На голове у нее был традиционный платок, закрывающий лоб, украшенный жемчугом. Молилась она по своему маленькому молитвеннику с золотым обрезом с таким уважением к себе самой, как будто показывала пример, как должна держать себя настоящая раввинша. С тем же достоинством она держалась теперь с мужем. Она говорила, пренебрежительно повернув голову, что он ввалился, как растрепанная напуганная баба, вместо того чтобы пожелать ей веселого праздника Пурим.

— Прими титул, который Гродно предлагает как причитающийся тебе. Вмешайся в общественные дела и пригласи почтенных обывателей в свой дом. Издай свою книгу и распространи ее среди изучающих Тору, тогда понемногу забудется конфликт с реб Мойше-Мордехаем Айзенштатом. Что-что, а умным он был всегда и, когда увидел, что иного выхода нет, сразу же сдался.

16

Гродно содрогнулся. Рассказывали, что во время праздничной трапезы в Пурим реб Мойше-Мордехай Айзенштат почувствовал тяжесть в сердце, сильные боли в левом плече и руке. Он обливался холодным потом, ему было плохо, он задыхался. Раввинша Сора-Ривка подняла крик, сбежались соседи, привели врача. Он выслушал раввина, проверил пульс, померил давление и сказал, что у раввина легкий сердечный приступ. Он должен много отдыхать и не волноваться. Евреи слышали об этом и качали головами:

— О, как грайпевский раввин и его сторонники отравляли в последнее время жизнь нашему раввину! Его жена к тому же требовала, чтобы он уступил. Он уступил и рухнул.

Реб Ури-Цви Кенигсберг очень разволновался от этой вести. Когда он пересказывал ее Переле, она застыла на месте без движения, бледная. Ее глаза сияли потаенным светом воспоминаний о далеких годах юности. Этот свет был похож на красноватый отблеск заката в окне. Наконец грайпевская раввинша пришла в себя и закашлялась хрипло и зло:

— Он и холостым парнем был болезненным и нервным. Для человека со слабым сердцем у него слишком большие амбиции, он все хочет захватить.

Накануне Пейсаха деревья были уже украшены раскрывающимися почками. Казалось, они укутаны прозрачным розоватым туманом. Половина неба была еще закрыта тучами, в то время как другая половина уже сияла глубокой и ясной синевой. В уголках, куда еще не добралось солнце, оставались лежать желтые ноздреватые сугробы. Весенний ветерок влажно и нежно гладил лица. Встречаясь в лавках, где продавали вино для четырех бокалов[277], и совместно выпекая мацу, обыватели разговаривали между собой о том, что раввин чувствует себя лучше и теперь добился того, что уже давно задумал, — основал колель[278] для женатых молодых людей. Он будет вести с ними занятия и содержать их из своей кассы. Собственно, реб Мойше-Мордехай всегда мечтал иметь собственную ешиву, но был слишком занят. Однако теперь, когда с ним случилось чудо и он выздоровел, он хочет учить Торе. Детей у него нет, и он хочет, чтобы у него были ученики.

Первыми ершами Торы в колеле стали гродненские и иногородние приближенные раввина, живущие на содержании у отцов своих жен. В пасхальную неделю весть о колеле уже дошла до окрестных местечек, и сразу же после праздника стали прибывать и молодые знатоки Торы, еще не получившие мест раввинов или не желавшие становиться раввинами, но не хотевшие и торговать. Все они пришли, жаждая услышать уроки гродненского гаона и истосковавшись по теплой среде товарищества сынов Торы. Новые ученики еще не успели подыскать себе подходящих квартир, но с радостью принялись за изучение Торы под руководством гродненского раввина. Реб Мойше-Мордехай разослал повсюду письмо с призывом поддержать его колель. Никто не сомневался, что на этот призыв откликнутся со всех сторон. Довольные тем, что в их городе вырастает ешива, обыватели говорили друг другу: «Из сильного вышло сладкое»[279], из этого конфликта проистекло благо для еврейства. Раввин увидел, что от толпы ему только поношение, вот он и окружает себя молодыми знатоками Торы. Разве грайпевский раввин сможет сделать такое? Кто поедет к нему учиться и кто пошлет ему деньги на содержание учеников?

— Теперь ты видишь, с кем имеешь дело? Он уже выздоровел и придумал для себя новое развлечение — руководить ешивой, — сказала Переле своему мужу, прикусив нижнюю губу. — Даже твои сыновья сказали мне, что пойдут на уроки реб Мойше-Мордехая. Ты должен запретить Янклу-Довиду и Гедалье ходить туда, чтобы в городе не говорили, что у собственного отца им учиться нечему.

— Я благодарю и восхваляю Всевышнего за то, что реб Мойше-Мордехай выздоровел. У меня камень упал с сердца. Спасибо Всевышнему и за то, что Янкл-Довид и Гедалья хотят оторваться на пару часов от своих торговых дел и прийти в колель, чтобы изучать Тору, — ответил реб Ури-Цви. Он больше не желал позволять жене подстрекать его на продолжение конфликта.

Реб Ури-Цви увидел, кроме того, какое тяжкое бремя взвалил на себя с тех пор, как стал гродненским городским проповедником. Переле еще меньше мужа была готова к такому развитию событий. Вместо влиятельных людей, заходящих в ее дом, чтобы посоветоваться или провести время с раввином, ее порог принялись обивать наглые попрошайки.

Какой-то еврей с заячьей губой зашел в дом как свой человек и удовлетворенно потер руки:

— Помогай вам Бог, ребе. Где у вас моют руки перед едой? Я сегодня еще не ел.

Переле сразу же поняла, что это попрошайка, ходящий по домам, выбивая подаяния своей уродливой физиономией. Тем не менее она дала ему поесть. За столом сидел реб Ури-Цви и расспрашивал гостя, в чем тот нуждается. Гость ел, обсыпая бороду крошками. Он начал охать и говорить, что нуждается во всем: в лучшей судьбе, в здоровье, в заработке и в приданом, чтобы выдать замуж свою старшую дочь. Переле подала ему милостыню, выпроводила, а потом высказывала претензии мужу за то, что он сел разговаривать с этим попрошайкой как с равным.