Книга Пуговицы - Ирэн Роздобудько

— Денис, иди завтракать, сынок! — услышал из кухни голос матери.

Спрятал письмо и купюру в конверт…

Пошел по коридору, который показался мне темным и слишком узким по сравнению с недавней роскошью отелей. Но это все — бред, привыкну!

Я вернулся домой.

И больше ничего не искал…

* * *

— С возвращением, босс!

Это прозвучало не из трубки, а над самым ухом.

Но тем же веселым голосом, который я себе и представлял, — Лина!

Прозвучало не в офисе, в который я так и не попал, а здесь, посреди города, в толпе, которая шла и шла на Европейскую площадь.

Это было «дежавю», на которое следует надеяться. Хотя страну, как большого и загнанного в тупик тигра, давно и непреднамеренно дразнили факелами и копьями, тыча ими в разные части тела.

Такая довольно хитрая политика (хотя и довольно банальная), была предсказуемой: «тигр» таким образом медленно истощался, терял силы. А подбрасываемая время от времени кость или кусок прогнившего мяса в виде каких-то решений и законов на некоторое время унимала и усыпляла его.

Иногда я думал, что и капля, которая переполнит эту, казалось, бездонную чашу терпения и сосредоточит «тигра» на последнем прыжке, — никогда не прольется.

Как и многие из моих сверстников, я охладел к политике, ведь она стала предсказуемой, а откат в прошлое — неизбежным.

Но парадокс власти заключался в том, что, пытаясь разъединить, разворовать и распылить страну, выставить стену между ее частями, — она только объединяла людей.

Все это сплочение — невольно и даже для многих рядовых граждан неосознанно — привело к самому главному: вот к этому дню…

К этому осеннему дню, когда на углу Прорезной и Крещатика меня дернула за рукав бывшая студентка и нынешняя подчиненная Лина: «С возвращением, босс».

Она шла в толпе с желто-голубой лентой на воротнике куртки.

— Идем? — весело добавила Лина после того, как мы обменялись довольно сентиментальными объятиями. — Вы когда вернулись?

— Вчера, — сказал я.

— …И попали с корабля на бал? — улыбнулась девушка. — Поздравляю!

Мы пошли, хотя держаться вместе в такой толпе было трудно.

Люди шли плечом к плечу.

И я, давно разуверившийся в том, что такое может произойти, медленно переполнялся общей радостью и общим подъемом. Еще никогда за последние годы нас не было так много!

Но, имея в душе львиную долю скептицизма, я рассматривал лица и заметил, что в основном здесь были люди среднего и старшего возраста.

Все они смотрели друг на друга с некоторой степенью удивления и того же скептицизма, мол, ну, собрались, а что дальше? Ну, вот завтра президент подпишет соглашение, следуя пожеланиям масс, — и мы снова располземся по кухням и офисам?

А если не подпишет? Что дальше?…

До двенадцати часов на площади собралось тысяч двести — люди заполонили весь Крещатик от бульвара Шевченко до Европейской площади…

Я слушал риторику выступающих, которые по очереди брали слово, и с досадой думал, что ее следовало бы изменить. Ведь изменились не только времена, но и сами люди. Они, как в анекдоте, — уже были такими, «как надо». Их не следовало бы подогревать лозунгами, они настроены идти «долго и молча», стиснув зубы, не поддаваясь эйфории.

Однако все же откликались на лозунги.

И это меня немножко разочаровало.

Лина, которая все еще занималась мной в толпе, весело подмигнула:

— На Майдане собираться запретили, но — дудки! Все наши сегодня же перебираются туда!

Я подумал, что десять лет назад ей было не более девяти и она не может помнить заснеженные палатки Оранжевой революции…

Вспомнил слова водителя, который вез меня из аэропорта, — «Молодняк сейчас другой… Они этого плевка не простят…»

За несколько часов «всем миром» приняли несколько требований об отставке правительства, проведении внеочередной сессии Верховной Рады, на которой должны отменить решение о «приостановлении подготовки к ассоциации с ЕС», а в случае его отмены — импичменте президента.

Все это казалось мне нереальным, искусственным.

Ведь ломать надо было СИСТЕМУ. Всю систему, которая складывалась десятилетиями и в которой были задействованы все без исключения ветви власти. Замутить только поверхность этого застойного озера — было мало.

С трибун звучали слова «правящая партия», «власть», наконец — «банда».

Но на самом деле, мне кажется, это были не совсем верные определения.

То, что называлось партией, на самом деле было четко структурированной мафией с достаточно жесткими условиями выживания внутри самой себя, с разветвленной сетью семейных отношений, связанных между собой и кровью, и денежными сделками, и разного рода компроматами и взаимными долгами.

Несмотря на возвышенные и одухотворенные лица людей, я понимал, что теперь — ИМЕННО СЕЙЧАС — все так легко не обойдется. Ведь на кону у нынешних чиновников стоит все: не просто власть и какой-никакой престиж перед своим и мировым сообществом, а именно ВСЕ. В том числе и — жизнь. К тому же «крестный отец» всей этой структуры находится не в Киеве, не в Украине.

Мы имели дело только с марионетками. Но и этим марионеткам следовало бы обрезать веревки с рук…

— Босс, почему у вас такое кислое лицо? — прервала мои мысли Лина.

Я улыбнулся и ответил ей репликой из «Убить дракона»:

— Зима будет долгой…

— Посмотрим, — улыбнулась в ответ девушка…

* * *

Вернулся домой поздно.

После митинга Лина потащила меня в студенческое общежитие. По дороге мы встретили кучу знакомых — от ректора Николая до тех старых друзей, с которыми я давно потерял связь и уже не надеялся встретиться.

Удивительно, но именно этот «майдан» заставил нас увидеться снова.

Николай предложил навестить его, ведь настроения были разные: молодняк, завернутый во флаги, гудел, как море в шторм, и направлялся в общежитие.

Нам же хотелось обдумать ситуацию в спокойной уютной атмосфере более цивилизованного (то есть принадлежащего Николаю) помещения, которое располагалось в центре города. Тем более что он позвонил жене и заказал вареники.

Итак, компания, в которой уже набралось человек пятнадцять, раскололась.

Чмокнув меня в щеку, Лина ушла со студентами.

Мы с Николаем и еще парочкой наших знакомых пошли «греться варениками».

Я поймал себя на мысли, что не успел расспросить Лину о неожиданном отъезде Марины. Но обрадовался, что сдержался: слишком любопытной была эта девчонка.