Книга Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Альберт Рис Вильямс

Знал ли он о каких-то нынешних делах с японцами или о казацком генерале Семенове из Сибири и о его бандитских набегах? Все, что я знал, – это то, что он по-прежнему совещается с Лениным и Чичериным относительно угрозы со стороны японцев и все так же со всей возможной силой давит на Вильсона посредством посла Фрэнсиса, чтобы противостоять интервенции.

Приход весны вызвал у меня буквально зуд путешественника, но я хотел отправиться не во Владивосток и не в Америку, но в провинцию. Там скрывался самый главный вопрос: выживут ли Советы? Однако необходимость что-то делать на родине, предупредить об опасности интервенции, все же возобладала над всем прочим. Итак, я отказался от ежемесячно выплачиваемой мне суммы, эквивалентной пятидесяти рублям, месячного жалованья солдата Красной армии. Интернациональному легиону придется воевать дальше без меня и Кунца. Тем временем я пытался узнать, что думают другие по поводу того, куда подует ветер на этой земле.

Москва бурлила. Поезда шли, битком забитые беженцами, которые словно река втекали в город, из районов, занятых немцами. Другие выгружали бедных крестьян и красногвардейцев, которые объединенными силами забирались далеко на восток в поисках земли. Все поезда из Петрограда перевозили рабочих, уволившихся с заводов, работа на которых срывалась из-за саботажа управляющих или с фабрик, где рабочий контроль не мог решить проблемы с распределением или нехваткой материалов или где продукция выпускалась со скрипом, а потом и просто останавливался ее выпуск. Другие рабочие бросали заводы, чтобы вернуться в деревни, откуда они были родом, где они, по крайней мере, могли быть сыты, как они считали. Железные дороги раскалывались по швам, из-за всей этой массы народа, которая пришла в движение.

Я встретился с корреспондентом «Манчестер гардиан» Филипсом Прайсом, который в течение нескольких недель обозревал положение дел в деревнях, и он представил мне яркую картину общего смятения. Прайс был сбит с толку. Прекрасный репортер, человек, который, в общем, разделял мои взгляды, он был расстроен из-за сгущавшихся туч интервенции.

Побывав в нескольких провинциях, он увидел, что там царит хаос, а дух анархии широко распространился по всей земле. Ленин настаивал на том, что нужно вывести один пункт (но не все) Брест-Литовского договора: что не будет нападений на германские войска со стороны банд красногвардейцев. Им было приказано отправляться по домам, но некоторые неохотно и мрачно возвращались в города. Другие отказывались покидать банду и, завоевав симпатию среди некоторых крестьян, продолжали набеги и атаки на немцев, которые в некоторых случаях теперь искореняли Раду, которая была восстановлена в правах. В некоторые из этих банд входили большевики, которые не могли смириться с тем, что им пришлось отступать, после того как они отвоевали власть у Рады в январе и в феврале. Другие банды Красной гвардии превращались в настоящих разбойников, они командовали целыми поездами, бесцеремонно выгружали пассажиров и вынуждали везти их туда, куда им хотелось.

Самую знаменитую банду Красной гвардии возглавлял наш старый знакомый, дерзкий и бесстрашный Дыбенко, который при этом все еще занимал свой пост главы морского флота и при этом пренебрегал Центральным комитетом и продолжал партизанские действия против немцев в западных провинциях. «Он с этим скоро покончит», – сказал я, и Прайс со мной согласился. Как ни странно, мы оказались правы; позднее арестованный не менее анархистской Красной гвардией и выставленный перед революционным трибуналом, Дыбенко просто получил выговор.

Новый закон о земле, введенный в действие 19 февраля, в пятьдесят седьмую годовщину декрета Александра II об отмене крепостного права, применялся не полностью, но местами, однако он уже благотворно действовал в некоторых деревнях и провинциях, где бедные крестьяне, действовавшие согласно ему, выбирали новые земельные комитеты или преобразовывали старые в союзы, работавшие как часть местных Советов. Прайс сказал, что комитеты между тем во многих местах оставались под контролем правых эсеров. А левые эсеры, под прикрытием патриотической ненависти к германцам, подогревали крестьян, чтобы они восставали против большевиков.

В каждом случае они стремились к тому, чтобы защитить кучку своих буржуазных последователей от растущей организации беднейшего крестьянства, вдохновляемой большевиками.

В других отношениях закон не являлся слишком большим прогрессом по сравнению с декретом о земле, принятым на Втором съезде, кроме принципа большевиков устраивать большие хозяйства, вместо эсеровского принципа «черного передела». Идея большевиков была выдвинута, по крайней мере, на бумаге. Эта статья обуславливала, что коллективные хозяйства предпочтительнее индивидуальных и любому крестьянину, который будет членом коллективного хозяйства, будет оказана помощь в обработке земли, выращивании скота, в садоводстве и в производстве молочных продуктов. В то же время это была едва ли не мечта, однако мечта, записанная на бумаге.

Время пришло, сказал Прайс, чтобы произошла «вторая революция» Ленина, которая смогла бы изменить отношения между городом и деревней. Безземельные крестьяне или те, кто прежде влачил жалкое существование, добывая пропитание с крошечных наделов, и при этом работал на более богатых крестьян, собирались и организовывали какие-то секции.

Причина того, что после Октября в некоторых общинах прирост земли оказался таким малым, заключалась в том, что большая часть земли была захвачена до того, как большевики взяли власть, и самые хитрые захватили больше. Основной контингент городских рабочих, занимавшихся продразверсткой в деревнях, появился позже, но в апреле прибыли их авангардные отряды, оснащенные одеждой, лопатами и другими фабричными продуктами, которые они собирались обменять на зерно. Крестьяне, которые приветствовали Советы за то, что они легализовали их захват земли и утвердили их в правах владения ею, добились своей цели, и теперь социализм им был не нужен. Они враждебно встретили команды, занимающиеся реквизицией зерна (продразверсткой); приняли помощь от рабочих в виде одежды и прочего, а самих рабочих выдворили с пустыми руками.

«Что стоит земля, если советские будут забирать все, что мы на ней выращиваем?» – спрашивали кулаки и даже середняки. Ряды середняков расширились благодаря их приобретениям, грабежу помещичьих усадеб, в лето 1917 года, когда кричал красный петух. Между тем даже в апреле были случаи, описанные в прессе, когда многочисленные бедняки, организованные достаточно хорошо, чтобы доминировать, вынуждали проводить реорганизацию земельных комитетов и перераспределение земли. В таком случае середняки утрачивали свой новый статус и передавали землю беднякам. Самым крепким орешком оставался кулак. А организация полупролетариев еще только нарождалась. Это было началом насилия; позднее страна будет словно заштрихована крестьянскими восстаниями – открытым мятежом, бунтом против Советов.

Мы с Прайсом пришли к выводу, что на самом деле все обстояло еще мрачнее. В своих «Воспоминаниях о русской революции» в главе, посвященной этому периоду, Прайс, в частности, пишет:

«Повсюду можно видеть, что дух восстания все еще бродит по земле. Больше не было помещиков или банкиров-кадетов, против которых можно было восстать, однако были вторгающиеся войска германцев, для которых их собственные договора были «клочками бумаги», и были советские комиссары в Петрограде и в Москве. Последние представляли власть, а вся власть в те дни предавалась анафеме. Циклопические костры, веками тлевшие под поверхностью, выгорали сами по себе. Примитивные инстинкты, требовавшие возмездия вековым классовым угнетателям, были сильны и не умалялись из-за воровства, грабежей, убийств, насилий и надругательств над беззащитной теперь буржуазией. В памятных строках писатель, левый эсер, изображал дух этих дней [Александр Блок, поэма «Двенадцать» ]. С поразительной откровенностью и честностью революционная поэзия, создававшаяся в России в конце зимы 1917/18 года, описывает эти типы, и Блок наполовину обожествляет их. Однако очень важно понять, что эти символы восстания также были символами отсутствия дисциплины, против чего большевикам пришлось начать беспощадную борьбу».