Книга Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина

— Сегодня отпразднуем, а завтра что? И ты не сказал — что твои мама с папой? Есть традиция приглашать их к себе или встречаться в кафе на день рождения?

— Это в выходные. Завтра позвонят, пожелают счастья и здоровья, а в воскресенье уже позовем куда-нибудь. Домой приглашать не хочу. Отец, пока здесь жил со мной в начале года, раскритиковал все, что только можно в квартире. — Юрген непривычно криво сморщил нос, первый раз видела, что он так умеет, и цокнул языком. Не зло или с недовольством, а небрежно. — А завтра… Черт!

Он дотянулся до анимо и сверился:

— Я на пограничное дежурство подписался после смены в больнице. У Германа выходной выпадает только на среду, и я, не глядя на даты, согласился на ночную вторник-среда. Отменить?

— Нет. Я погуляю немножко с вами, если не против. Давай дотянем сегодня до полуночи, поцелуемся и будем считать, что отметили — только начали на три часа раньше.

— Без подарков?

— А ты что-то купил?

— Нет.

— Тогда еще идея, — я отпила вина, и решила, что не в глинтвейне мне не слишком оно нравится, — думаем над этим, старательно думаем, а в одну минуту первого декабря, говорим — кто и что хочет?

И Юрген осилил едва полбокала, — голод утолили но пить или есть больше, до отупения, не хотелось. Ничего не пропадет. Хлеб не испортится, сыр и добавки в холодильник. После ужина мы повалялись в креслах, и половину разговора я пересказывала первый день с ножницами в руках и пожилыми клиентами, половину болтал Юрген — как устроили сегодня в больнице проверку всему персоналу форс-мажорными обстоятельствами. А оказалось, что на ушах стояли из-за приступа аппендицита. На ушах, потому что он случился не у обычного жителя Сольцбурга, а у его мэра.

— Пятнадцать минут осталось, ждем как в новый год…

Он осекся, и я сразу поняла, почему. Юрген испугался, что упомянул, не подумав, не праздник а больную для меня дату. Годовщина смерти будет только второго января, но сами эти два слова «новый год» все равно вобрали беду целиком.

— Извини, Ирис.

— Не переживай, Юрка. Да, я не буду праздновать новогодние ночи, но это не значит, что теперь все украшения города, елки, реклама, надписи «С новым годом, с новым счастьем» будут у меня вызывать приступ горечи. И загонит в вину и депрессию.

Так получилось, что в эту минуту мой тон был легче его и я больше говорила с утешением, чем он с испуганным сочувствием, что испортил момент. Я поднялась с кресла первая, взяла его за руку и потянула на себя:

— Выключай все, и пошли в постель. Я о подарках хочу шептаться в темноте.

Он поверил, что я не расстроилась. Как улеглись, сдвинули головы поближе и оба смотрели в экран, — Юрген держал анимо включенным, чтобы следить за часами.

— Последние секунды… три, два, один… И-и-и? Признавайся, что надумала?

— Юрка… подарок очень странный, предупреждаю. И это то, чего я очень-очень хочу.

— Заинтриговала. Какой?

— Подари мне обещание.

— Слушаю и обещаю пообещать, как узнаю, что именно.

Я чуть приподнялась и легла на бок.

— Слова. Не замолкай, говори всегда столько же, сколько и с самого начала, как мы вместе. Даже если пройдет много лет, и будет стотысячный раз повторено «мотылек» и «люблю» и все-все те нежности и признания, что ты говоришь. Юрка, это так важно… так нужно. Ты щедрый, ты чуткий, я счастлива от всех твоих проявлений. А от слов — отдельно. Они как ветер для паруса, живительная сила для души. И… и даже для тела. Подари мне такое обещание!

— Обещаю, моя Ирис! — Он внезапно подхватил меня за подмышки и затащил на себя, коротко целуя то в подбородок, то в нос, то в щеки и губы. — Обещаю, мой мотылек. Моя любимая, нежная и самая прекрасная девочка!

Я засмеялась, подождала, пока он утих и устроилась удобнее. Чуть сползла обратно к боку, оперлась на согнутую руку, а свободной ладонью поправила ему за ухо залезшую на скулу прядь и погладила по свежевыбритой щеке.

— Теперь моя очередь. Чего хочешь ты, Юрка?

— Если так, то тоже — обещания. Вот именно этого, что ты сейчас сделала.

— Не поняла.

— Обещай, что всегда будешь касаться меня… как ты говорила? Всегда столько же, сколько с самого начала. Я с ума схожу от твоих прикосновений с тех пор, как ты впервые взялась за запястье и провела пальчиком по йодному рисунку на коже. С тех пор, как впервые тебя поцеловал и впервые ты положила свои ладони мне на плечи в ту ночь. Если бы ты знала, насколько меня будоражат твои касания. Разные. От нежных я становлюсь счастливым, от чувственных — возбужденным.

Я фыркнула от смущения и прикусила губу. Узнать о подобном приятно. Хотела шепнуть искреннее «обещаю». Но Юрген меня опрокинул, навис сверху и поцелуем сбил готовность выговорить это слово. Сказал еще:

— Представляешь, хоть близко, что ты натворила в последний раз? Своими пальцами, губами и… никогда не трогай меня языком, если не хочешь немедленной близости.

— А если хочу?

Юрген улыбнулся:

— Подарками мы обменялись. Давай распаковывать?

Шаг на встречу

Германа я нашла у того же дальнего закутка в стороне от остановки, где и увидела его случайно в первый раз. Если не считать моего собственного случая грани. Юрген еще не доехал с больницы, и мы пока были вдвоем.

— Угощайся.

— Спасибо, я не люблю.

— На самом деле не любишь, или тебе не нравится сам факт принятия угощения?

Я нарочно вышла чуть раньше, чтобы пройти мимо пекарни ниже по улице и взяла два пакета горячих пирожков. Одни сладкие, вторые — с мясной и овощной начинкой.

Герман не ответил, скуксился. А я настойчиво протянула их ему:

— Пахнут же, и теплые. Я не верю, что ты такой заносчивый и так думаешь о простых вещах. Подачка? Милостыня? Прикорм из жалости? Так думаешь?

Парню явно стало неуютно. Я достала по одному пирожку, оставила их себе, а остальное кинула в урну. Она как раз стояла в двух шагах.

— Ты что?

— Ничего. Хотела порадовать вкусным, но ты ведь из принципа посылаешь, а не потому что нет аппетита. Я каждый раз буду что-нибудь приносить и каждый раз выбрасывать, если тебе не нужно. Ты — жадина.

— Почему это я жадина?

Герман не выдержал кощунства и вытащил пакеты обратно за шпагатные ручки, проверил дно и бока — не вымазалось ли в чем-то, что успели кинуть в урну до меня?

— Не умеешь принимать просто так, значит, не умеешь и отдавать. Сам не возьмешь, потому что другим ничего от себя не оторвешь ни за что.

— Ну, да. Было бы что… — он вдруг озлобленно сощурился. — Нашла кого сравнивать.