Книга Что же тут сложного? - Эллисон Пирсон

У меня кровь застыла в жилах. Розита много лет работала в нашей офисной столовой. Мы познакомились ближе, когда фотографировали Розиту за письменным столом, поскольку начальство настаивало, что в корпоративной брошюре должны быть фотографии не только белых. Дескать, нужно показать, как “ЭМФ” уважает “национальные и культурные различия”. Короче, подлог, оскорбительный и, скорее всего, противозаконный, но они все равно сделали по-своему. За эти семь лет здесь сменилось столько сотрудников, что когда я в октябре вышла на работу, то не увидела ни одного знакомого лица. Ни одного. Я и подумать не могла, что в “ЭМ Ройал” остался хоть кто-то, кто мог меня узнать.

– Как же я рада тебя видеть, – сказала Розита, – что ты здесь делаешь?

– О, привет. Э-э-э…

– Кейт здесь работает, – раздраженно ответил Джей-Би. – Вы знакомы?

Верите ли вы в божественное вмешательство? Вот и я не очень, но в эту самую минуту в дверях за спиной Розиты появилась Клэр из отдела кадров.

– Прошу прощения, что прерываю, Джей-Би, – сказала она, – Кейт, боюсь, с вашей мамой беда. Она упала. Звонила ваша сестра.

Кейт – Ричарду

Мама упала. Подозрение на перелом бедра. Джули с ней в больнице. Я еле успела на поезд. Пожалуйста, не говори ничего детям, пока я все не выясню. На ужин лазанья и стручковая фасоль, в холодильнике. Корм Ленни в кладовке. Дай ему сухого и влажного, налей воды. Завтра должны привезти плитку для душа. Пожалуйста, распишись за доставку. Эмили пора дальше готовиться к экзаменам, напомни ей, только, пожалуйста, помягче. хх К.

Больница Бизли-Коттедж

16:43

Когда я в прошлый раз навещала маму в больнице, то конфисковала ее туфли на каблуках и спрятала в глубине шкафа. Обычно женщинам за семьдесят не нужно объяснять, что разумнее носить обувь на плоской подошве, они без возражений переходят на обувь без шнурков и охотно признают, что ковылять на шпильках уже не стоит. Но только не моя мать. Когда она гостила у нас на Рождество, я отвела ее в обувной магазинчик на окраине города, продавщица принесла несколько удобных пар обуви, соответствующих ее возрасту, но мама взяла одну из них в руки и громко заявила:

– Они похожи на корнуолльские пирожки из резины.

– Эта пара нравится нашим клиенткам старшего возраста, – проворковала продавщица. – Туфли прекрасно сидят на ноге и не скользят.

– Я не старуха, – возразила мама.

Теперь она, белее простыни, лежит на койке в боковой палате, поскольку оступилась и слетела с лестницы. Нашла те черные лакированные лодочки с золотой пряжкой, и туфля со свернутым набок трехдюймовым каблуком одиноко стоит на стуле рядом с маминой одеждой.

Мама спит. Я целую ее в щеку, беру за руку, за ее морщинистую руку, искривленную артритом – вероятно, из-за всех перечищенных овощей и перемытой посуды. Даже в Рождество она хлопотала, все время спрашивала, чем еще помочь, ни разу не присела. Под обвисшей кожей прощупываются воробьиные косточки. Первая рука, которая держала мою.

– Не надо было приезжать, родная. – Мама открывает глаза, на левом молочная пленка.

– Мне сказали, ты опять ходила на танцы.

Она улыбается.

– Сегодня вторник?

– Нет, мам, сегодня четверг.

– Правда?

Медсестра сказала, что у нее еще путаются мысли.

– Как Эмили и Бен?

– У них все хорошо. Совсем хорошо.

– Замечательные дети. Какие же замечательные дети. Медсестра сказала, я упала.

– Да, ушибла бедро, не сломала, слава богу. Все в порядке, скоро поправишься. Мы с Джули будем за тобой ухаживать.

– Сегодня вторник? – Мама волнуется. Расстроилась.

– Да-да, мам, вторник. Не беспокойся.

– Ты побудешь со мной, доченька?

– Ну разумеется. Я с тобой посижу. Куда ж я денусь, глупенькая?

Это ее, похоже, успокаивает. Она закрывает глаза и позволяет себе забыться сном. В больничной пижаме мама кажется такой маленькой и сухонькой. Джули поехала домой за ночнушкой и туалетными принадлежностями. Как я и предполагала, моя сестрица воспользовалась маминым падением и с удвоенной силой набросилась на меня, чтобы я “вносила больший вклад” в уход за мамой, ну и просто так, поругаться. Мы поссорились на стоянке у больницы. Прорвались давние затаенные обиды. Напоследок Джули выпалила мне, и слова ее повисли в воздухе, словно дым от ружейного выстрела: “Между прочим, Кейт, когда мама вернется домой, ухаживать за ней будешь не ты”.

Я сижу у маминой кровати, отчаянно желая, чтобы она поправилась, снова стала прежней, но не только потому, что больше всего на свете хочу, чтобы она выздоровела, но и потому что Джули права. Я не могу остаться с мамой надолго. Я слушаю голосовое сообщение от Джея-Би. Точнее, переслушиваю второй раз. Он говорит, что очень мне сочувствует, но “обязательно держи нас в курсе событий”. Перевожу: ты можешь отсутствовать на рабочем месте еще два дня максимум, потом мы начнем искать тебе замену. Будь это постоянная работа, все было бы иначе, но я заменяю сотрудницу на время послеродового отпуска. И “ЭМ Ройал” совершенно не хочется искать замену замене. Положение мое в компании так же шатко, как мамина походка на каблуках.

Придвигаю стул к кровати, выключаю телефон. Давно пора последовать совету из книги “Как воспитывать подростков в цифровую эпоху”. Не хочу я никаких сообщений ни с работы, ни от кого бы то ни было. Я хочу все внимание уделять маме. Я слушаю, как она дышит, смотрю, как легонько поднимается и опускается ее грудь в больничной пижаме.

Несмотря на падение, по маме заметно, что с утра перед выходом из дома на “вечеринку” она привела себя в порядок: накрасила глаза, губы, завила волосы. “Нужно уметь себя подать”, – твердила мама нам с Джули. Это была ее мантра. Как же она злилась, когда я приезжала домой из колледжа в линялых зеленых штанах: “Ради всего святого, во что это вы вырядились, юная леди?” Женщины поколения моей матери играли роль домашнюю, материнскую, декоративную. Мягкий, женственный облик не просто ценился, но был условием выживания, ведь если ты не можешь привлечь и удержать самца, обществу ты, считай, и не нужна. Неудивительно, что мама всегда так строго оценивала мою внешность. Теперь-то я это понимаю. Она не обидеть меня стремилась, а подготовить к борьбе – единственным известным ей способом. Вполне понятно, почему моя жизнь – не рядом с мужчиной, не посредством мужчины и не для мужчины – так ее озадачивает.

Да и я не грешу ли чем-то в этом роде по отношению к Эмили? Разумеется, я стараюсь не отпускать замечаний по поводу ее веса, но меня неимоверно раздражает вся ее одежда – кроме той, которую покупала я; такое ощущение, будто у всех матерей в прошивке записано, что дочь должна выглядеть привлекательно для противоположного пола, иначе ей следует прочистить мозги. Неужели в глубине души любая мать – миссис Беннет из “Гордости и предубеждения”, обеспокоенная тем, как бы выдать дочерей замуж? Меняются времена, но не настоятельная потребность передать потомству свои гены.