Книга Исследование истории. Том I - Арнольд Тойнби

Милитаризм, как мы увидим позднее в данном «Исследовании», был самой обычной причиной надломов цивилизаций на протяжении тех последних четырех-пяти тысячелетий, которые явились свидетелями нескольких десятков надломов, зарегистрированных вплоть до настоящего времени. Милитаризм надламывает цивилизацию, заставляя местные государства, в которые объединено общество, вступать друг с другом в гибельные братоубийственные конфликты. В этом самоубийственном процессе весь общественный строй становится топливом, питающим пожирающее пламя в медной груди Молоха[425]. Это единственное искусство войны развивается в ущерб иным, мирным искусствам; и еще до того, как этот погребальный ритуал завершит уничтожение всех его адептов, они могут стать столь опытными в применении орудий убийства, что если им случится на мгновение остановиться в своей оргии взаимного уничтожения и на некоторое время повернуть оружие против своих врагов, они, вероятно, сметут на своем пути все.

Действительно, изучение эллинской истории могло бы подтвердить вывод, прямо противоположный тому, который мы отвергли. Мы уже отмечали, что на одной стадии своей истории эллинское общество ответило на вызов перенаселенности географической экспансией и что примерно после двух веков экспансии (приблизительно с 750 по 550 г. до н. э.) она была остановлена окружающими неэллинскими силами. Впоследствии эллинское общество защищалось от нападения персов с востока на своей родине и от нападения карфагенян на западе в своих недавно приобретенных владениях. На протяжении этого периода, как видел его Фукидид, «развитию Эллады долгое время мешали различные препятствия», и, как видел его Геродот, «Эллада испытала больше невзгод, чем за двадцать поколений до Дария». Современный читатель с трудом может осознать, что в этих меланхолических сентенциях два величайших греческих историка описывают ту эпоху, которая, с точки зрения последующих поколений, выделяется в ретроспективе как «акмэ» эллинской цивилизации, ту эпоху, в которой эллинский гений обессмертил себя великими творческими свершениями во всех сферах общественной жизни. Геродот и Фукидид ощущают творческую эпоху именно таким образом, потому что это была эпоха, в которой, в противоположность предшествующей, географическая экспансия Эллады сдерживалась. Однако не может быть и речи о том, что в это столетие elan (порыв) роста эллинской цивилизации был большим, чем до или после. А если бы эти историки были одарены сверхчеловеческой продолжительностью жизни и могли бы увидеть последующие события, то они изумились бы, наблюдая, что за надломом, отмеченным Пелопоннесской войной, последовал новый взрыв географической экспансии — экспансии эллинизма на суше, начатой Александром и далеко превосходящей по своему физическому масштабу предшествующую по времени морскую экспансию Эллады. В течение двух столетий, последовавших за переправой Александра через Геллеспонт, эллинизм получил распространение в Азии и долине Нила за счет всех других цивилизаций, с которыми он здесь встретился, — сирийской, египетской, вавилонской и индской. И примерно через два столетия после этого он продолжал распространяться под эгидой Рима во внутренних варварских районах Европы и Северо-Западной Африки. Однако это были столетия, в течение которых эллинская цивилизация явным образом вошла в процесс распада.

История почти каждой цивилизации предоставляет примеры географической экспансии, совпадающей с ухудшением качества. Мы остановимся лишь на двух.

Минойская культура достигла наибольшего радиуса своего излучения в той фазе, которую наши современные археологи относят к «позднеминойской III». Эта фаза начинается не позднее разграбления Кносса около 1425 г. до н. э., т. е. не позднее катастрофы, в которой минойское универсальное государство, «талассократия Миноса», распалось и уступило место междуцарствию, во время которого минойское общество обанкротилось. На всех материальных продуктах минойской культуры, датируемых начиная с третьей фазы позднеминойского периода, стоит столь явное клеймо декаданса, что складывается впечатление, будто по географическому распространению эти продукты перегнали все предшествующие минойские продукты. Это выглядит так, словно бы ухудшение качества ремесла было той ценой, которую пришлось заплатить за расширение производства.

В истории древнекитайского общества, предшественника общества дальневосточного, мы встречаем почти то же самое. В течение эпохи роста владения древнекитайской цивилизации не распространялись далее бассейна Хуанхэ. И как раз в «смутное время» — в «период борющихся царств», как называют его китайцы, — древнекитайский мир включил в свой состав бассейн реки Янцзы на юге и равнины по ту сторону Пейхо[426] — с противоположной стороны. Цинь Шихуанди, основатель древнекитайского универсального государства, распространил свои политические границы вплоть до линии, отмеченной Великой Китайской стеной; династия Хань, продолжившая труды императора Цинь Шихуанди, продвинула границы дальше на юг. Таким образом, и в древнекитайской истории периоды географической экспансии и социального распада совпадают.

Наконец, если мы обратимся к еще незавершенной истории нашей собственной западной цивилизации и рассмотрим ее начальную экспансию за счет недоразвившихся дальнезападной и скандинавской цивилизаций, ее экспансию от Рейна до Вислы за счет североевропейского варварства и от Альп до Карпат за счет венгерского авангарда евразийских кочевников, а также последующую заморскую экспансию во все уголки Средиземноморского бассейна от Гибралтарского пролива до устий Нила и Дона в ходе широко распространившегося, хотя и мимолетного движения завоевания и торговли, для которого наиболее подходящим и кратким названием будет «крестовые походы» («the Crusades»), то мы можем согласиться, что все эти процессы, как и начальная заморская экспансия Эллады, являются примерами географического расширения, которое ни сопровождалось, ни повлекло за собой какую-либо задержку в увеличении подлинного роста цивилизации. Но когда мы исследуем возобновившуюся и продолжающуюся до сих пор всемирную экспансию последних столетий, то можем лишь останавливаться и удивляться. Вопрос, который нас так беспокоит, это вопрос, на который в наше время ни один мудрый человек не может дать уверенного ответа.

Теперь мы перейдем к следующему разделу нашей темы и рассмотрим, может ли прогрессивное завоевание природного окружения при помощи технических усовершенствований быть адекватным критерием подлинного роста цивилизации. Существуют ли факты положительной взаимозависимости между техническими усовершенствованиями и прогрессом социального роста?