Книга Безымянные культы. Мифы Ктулху и другие истории ужаса - Роберт Говард

Книга Дорнли сама по себе весьма увлекательна, но еще больше меня заинтриговала явственная и зловещая аура Черного Камня. Вновь и вновь попадалось мне это название в старинных фолиантах, вновь и вновь находил я загадочные намеки на сверхъестественные явления в Иванову ночь, и в душе моей всякий раз пробуждался некий инстинкт – подобный инстинкту лозоходца, улавливающему ток черной подземной реки.

И вдруг я увидел связь между этим Черным Камнем и странной стихотворной фантазией безумца Джастина Джеффри «Люди монолита». Порасспросив знатоков литературы, я узнал, что стихи эти Джеффри написал, путешествуя по Венгрии, – мог ли я сомневаться, что Черный Камень – тот самый монолит, которому посвящены удивительные строфы?

Я еще раз внимательно прочитал стихотворение и вновь испытал смутное чувство, возникшее при первой моей встрече с названием «Черный Камень». Как раз в то время я подумывал, куда бы съездить на отдых, а посему недолго колебался в выборе. Я отправился в Стрегойкавар. В Темесваре сел на ветхий старомодный поезд и укатил в невообразимую глушь, а потом три дня трясся в допотопной карете, пока наконец не очутился в деревушке, что лежит в плодородной долине посреди заросших хвойными лесами гор.

Поездка не изобиловала впечатлениями, разве что в первый день путешествия я побывал на знаменитом поле Шомвааль, где доблестный польско-венгерский рыцарь граф Борис Владинов героически, но недолго сдерживал победоносную армию Сулеймана Великого[40] в 1526 году, когда полчища турок затопили Восточную Европу. Возница показал мне груду камней на близлежащем холме – там, по его словам, покоились останки смелого графа.

Мне вспомнился отрывок из «Турецких войн» Ларсона. В очерке «После стычки» (той самой, в которой граф Борис и его крошечная армия выдержали атаку турецкого авангарда) сказано:

«Когда граф, стоя на холме у полуразрушенной стены старого замка, наблюдал за передислокацией своих отрядов, оруженосец принес ему лакированную шкатулку – ее нашли на теле знаменитого турецкого историка и летописца Селима Багадура, павшего в этой битве. Граф вынул пергаментный свиток, развернул, но успел прочесть лишь несколько фраз.

Лицо его обрело меловую белизну, без единого слова он вернул пергамент в шкатулку, закрыл ее и спрятал под полой своего плаща. И в тот же миг открыла шквальный огонь замаскированная турецкая батарея, и на глазах ужаснувшихся солдат стены древнего замка рухнули и погребли отважного рыцаря. Лишенная командира крошечная армия сопротивлялась недолго, героических венгров изрубили в куски. Наступили смутные, кровавые времена, и многие годы никому не было дела до останков благородного полководца. И теперь селяне показывают проезжим бесформенную груду камней – развалины замка Шомвааль, под которыми уже несколько веков тлеют кости Бориса Владинова».

Наконец я добрался до Стрегойкавара. На первый взгляд снулая бедная деревенька ни в коей мере не оправдывала свою грозную славу. Складывалось впечатление, будто прогресс решил во что бы то ни стало обойти ее стороной. Диковинные здания, диковинная одежда, диковинные манеры – Стрегойкавар безнадежно отстал от времени. Обыватели вели себя гостеприимно, быть может, оттого, что иностранный гость в тех краях – птица очень редкая.

– Тут уже был один американец, десять лет назад, – сообщил мне владелец таверны, где я снял комнату. – Задержался на несколько дней. Молодой совсем, чуток не от мира сего, все глядел в одну точку да бубнил под нос. Может, поэт?

Я не сомневался, что он говорит о Джастине Джеффри.

– Да, он был поэт, – ответил я, – и сочинил стихи о том, как побывал в вашей деревне.

– Да что вы говорите?! – с неподдельным интересом воскликнул селянин. – В самом деле? Должно быть, он теперь знаменит – все великие поэты чудаковаты в речах и поступках. А уж он-то был первейший чудак.

– Увы, как часто бывает с гениями, львиная доля славы пришла к нему после смерти, – посетовал я.

– Так он что, преставился?

– В лечебнице для душевнобольных, заходясь криком от ужаса. Пять лет назад.

– Эх, жалость-то какая, – опечалился хозяин таверны. – Вот бедолага. Зря он так долго смотрел на Черный Камень.

У меня екнуло сердце, но на лице не дрогнул ни один мускул. Я сказал с напускной беспечностью:

– Черный Камень? Что-то я о нем слыхал. Если не ошибаюсь, он где-то поблизости?

– Ближе, чем хотелось бы добрым христианам, – ответил мой собеседник. – Гляньте! – Он подвел меня к зарешеченному окну и показал на лесистые склоны хмурых синеватых гор. – Видите белый утес, точно собачий клык? На нем-то и стоит проклятый Камень. Эх, рвануть бы его, да размолоть в порошок, да сбросить в Дунай, чтобы унесло в море-океан! Находились тут смельчаки, стучали по нему кувалдами и молотками… Страшна была их доля. Нынче мы Камень за версту обходим.

– Чем же он так опасен?

– В нем демон живет, – неохотно ответил селянин, и его слегка передернуло. – Знал я в детстве одного залетку с равнины, он все потешался над нашими суевериями. В такой раж вошел, что затеял провести возле Камня Иванову ночь. А на зорьке воротился паренек – ноги заплетаются, язык не шевелится, умишко напрочь отшибло. Так и молчал до самой смерти, а уж она себя ждать не заставила. А вот еще случай с моим племянником. Он тогда совсем мальчонкой был. Пошел гулять, да заплутал в горах и переночевал возле Камня, и с тех пор его мучат дурные сны, он аж вопит по ночам и в холодном поту просыпается. А впрочем, герр, давайте лучше о чем-нибудь другом потолкуем. Негоже это – всуе поминать Черный Камень.

Я высказался насчет преклонного возраста таверны и услышал гордый ответ:

– Фундаменту лет четыреста будет. Только он и остался целехонек, когда спустился с гор треклятый Сулейман и спалил дотла всю деревню. Говорят, здесь, на этой самой кладке, стоял штабной шатер писца Селима Багадура, когда басурманы разоряли округу.

Я узнал, что нынешние обитатели Стрегойкавара – вовсе не потомки людей, живших здесь до 1526 года, памятного турецким нашествием. Мусульманская коса беспощадно прошлась по этой земле, в кровавом холокосте полегли все жители деревни, до последнего младенца. А когда турок выгнали, в разрушенном Стрегойкаваре поселились трудолюбивые и неприхотливые крестьяне с равнин.

Владелец таверны без особого почтения отзывался о вырезанных турками стрегойкаварцах; я пришел к выводу, что к горцам его предки относились едва ли не хуже, чем к туркам. На мои вопросы о причинах той вражды он отвечал неохотно, но я все же понял, что коренные стрегойкаварцы промышляли разбоем и похищением девушек и детей. Хуже того: они, по словам моего собеседника, были другой крови. Когда крепкие, статные мадьяро-славяне смешиваются с вырождающимся племенем аборигенов, стоит ли удивляться, что на свет появляются хилые уродцы? Кто были те аборигены – о том мой визави знать не знает и ведать не ведает. По слухам, они себя называли патанами и жили в горах с незапамятных времен, задолго до великого переселения народов.