Книга Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев

– Я поместил вашу супругу в гостинице, – пояснил Гримальский, – в крошечной, убогой комнатульке, но лучшего ничего не было. Теперь, по крайней мере, она в полной безопасности.

Но нет худа без добра… На другой же день к ней явилось две дамы.

– Вы мадам Беляева? Жена командира тяжелого дивизиона? Ах, как мы рады, что нашли вас!..

Это были Роза Васильковская, в прелестном особняке которой я останавливался, когда еще командовал 4-м тяжелым дивизионом, и ее соседка – румынка, замужем за местным прокурором. Обе рассыпались комплиментами по моему адресу.

– Сперва мы страшно перепугались… «Маркус, – говорю я мужу, – Маркус! Сюда едут солдаты!»

– Ну, хорошо, Розалия! Пускай себе едут, какое мое дело?

– Ах, Маркус! Они едут прямо сюда!

– Ну что же, Розалия, что едут… Что же я могу сделать? Пускай едут сюда!

– Но, Боже мой, Маркус, этот синий с белыми усами, что впереди, слезает с лошади, отворяет ворота! Они въезжают во двор!

– Ну и пускай себе въезжают! Разве я могу им помешать?

Но одновременно с усатым трубачом в синей куртке (это был Стежка) у парадного подъезда появился командир, вежливо извинился за беспокойство, и мы сразу успокоились… Он прожил у нас около месяца и очаровал нас всех… Никогда не отлучался из дому, работал со своим адъютантом. Как он отзывался о вас – все мы заочно вас полюбили! Переезжайте сейчас же, мы вас поместим в его комнате!

Действительно, мне так хорошо жилось у Васильковских, как нигде. И я был в восторге, что моя Аля попала сразу же в их гостеприимный дом. Они ухаживали за ней, как могли, и я мог быть за нее вполне спокоен. Все окружающие приняли в ней самое горячее участие, и она забыла все пережитые волнения.

В Збараже мы вошли в состав 1-го Гвардейского корпуса. Его артиллерия вместе с Петровской бригадой (Преображенским и Семеновским полками) осталась на другом участке, а корпус принял генерал Май-Маевский, в отряде которого, на Карпатах, я заработал себе Георгия. Боевые действия прекратились, мы жили совершенно спокойно. Управление помещалось в прелестном особняке, во дворе которого находился чудесный колодец кристальной воды; все соседи просили разрешения брать ее – кран действовал не переставая, и мы выставили плакат:

Пролетарии всех стран,

Собирайтесь на мой кран!

Иногда я выезжал верхом на прогулки со Стежкой, и мы вместе отводили душу, проклиная революцию. Стежка нацепил своей кобыле красный бант на репицу.

– Это зачем?

– Нехай радуется, – отвечал упрямый запорожец, – ведь ныне всякая скотина делает, что хочет! Так я и ей нацепил свободу туда, где у рака глаза…

К обеду все мы шли в польскую ксегарню, занимавшую весь верхний этаж еврейского дома. Причем попутно молодежь приветствовала трех граций, дочек хозяина, неизменно появлявшихся в дверях своего жилища.

Среди молодых офицеров появился только что выпущенный врач, кровный еврей, который в удобный момент заявил о своей принадлежности к большевицкой партии и, хотя держал себя корректно, но нередко вступал в принципиальные разговоры с молодыми офицерами.

– Посты, церковные обряды, праздники – все это пережитки старого, – утверждал он, – они должны умереть со старым поколением. Все это показывает отсталость и некультурность общества.

Но вот однажды, проходя мимо трех граций, мы нашли их за решеткой. Две хорошенькие (одна была прямо красавица) «висели» на окне, третья мрачно держалась в стороне.

– Что такое с вами? – обратился к ним Ташков.

– Ах, вы знаете, сегодня «Судный день»!

Что такое «Судный день», – я узнал только теперь. Оказывается, до звезды евреи не смеют проглотить ни крошки хлеба, и если кто покажется на улице, его унесет дьявол… Раньше я никогда не слыхал этого!

– Бедняжки! Значит вам очень хочется кушать?

– Ах, ужасно!

– И вы не прочь бы позавтракать парой пирожков из сдобного теста со вкусной начинкой?

– Еще бы!

– И не отказались бы от плитки хорошего шоколада? Прелестная Саррочка облизывает свои хорошенькие губки и с упованием глядит на Ташкова.

На обратном пути Ташков просунул ей за решетку пакет с контрабандой. Обе заключенницы радостно разорвали его пальчиками…

Но никому не пришло в голову, что третья, дурнушка, с завистью следит за сестрами.

На другое утро Ташкову пришлось выдержать целый бой со своим оппонентом, большевиком.

– Как вы позволяете себе развращать невинную молодежь? Ведь вы попираете самые светлые чувства! Вы подрываете авторитет родителей, основы семьи!..

Вот тебе и на! Значит, все эти слова о некультурности, отсталости вымирающего поколения – эти аргументы существуют только «для простых», как говорят поляки? Две морали, две истины, две справедливости! Одна для евреев, а другая для «гоев»!

…Тучи, которые заволокли весь наш политический горизонт, наконец, разразились грозой.

Совершенно неожиданно я получил телеграмму: «Немедленно с получением сего арестовать и предать суду всех агитаторов, безразлично офицеров или солдат, призывающих части к неисполнению боевых приказаний, возбуждающих войска против наступления и войны – колебание со стороны начальников буду считать неисполнением служебного долга и буду отрешать от командования и предавать суду – 8 июля 1917 № 3718 Корнилов».

Роковой судьбе было угодно, чтобы все распоряжения государственной важности приходили лишь тогда, когда теряли всякий смысл… Начиная с созыва ответственного министерства и отречения Монарха!

– Что же я могу тебе сказать? – говорит мне в штабе капитан Люндеквист – когда-то мой милый, юный товарищ по дивизиону, а ныне, за бегством всех старших, начальник штаба 1-го Гвардейского корпуса.

– Но ведь ты понимаешь, что неминуемо должно произойти. Это сигнал для поголовного самоубийства всех ответственных начальников. Это все равно, как скомандовать «Пли», находясь перед дулом собственной пушки! А потом – конец всякого подчинения.

– Спасайся кто может!

– Ну, а что же ты думаешь делать?

– Это последняя, отчаянная ставка на спасение России. Не исполнить приказ – это вырвать соломинку из рук утопающего. Это – последняя услуга, которую ждет от нас Отечество. Будь, что будет, я выполню приказ, но я не хочу путать в это дело других.

Пусть жертвой буду один я… От тебя я попрошу конвой для ареста, таким образом не нарушу господствующего у нас согласия среди офицеров и нижних чинов. Отвечу один я!

– Из всех начальников частей только двое исполнили приказ. Но я не могу ничего тебе посоветовать. Поступай, как знаешь!

В 12 часов я прочел приказ Миловатскому и Воеводину, вызванным мною в управление.

– Напра-во, шагом – марш! – скомандовал присланный из штаба ундер, и оба, повесив носы, пошли на корпусную гауптвахту. Затем я поехал к корпусному командиру и подал ему рапорт об отставке.