Книга Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева - Иван Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На квартире меня встречают Замайский и Домбровский. Оба, и «граф», и «маркиз», бледные как полотно, с красными бантами в петлицах.
– Едем в парк, мы не знаем, что делать! Вчера один солдат наткнулся на пехотного прапора и отдал ему честь. Тот налетел на него: «Ты что же, не присягал временному правительству? А где твой бант? Так вы, что ли, за старый режим? Тот прибежал домой, и поднялась буча… – Не хотите красную ленточку? Поставить флаг на автомобиль!»
– Флаг я поставлю, когда получу приказание свыше. А ленточку каждый может надевать или не надевать по желанию.
…Въезжаем во двор. Уже сумерки. В полумраке виднеется вся масса солдат, выстроенная в две шеренги, с множеством красных тряпок, болтающихся на красных шестах.
Слезаю с машины и подхожу к строю. Здороваюсь. Ответ звучит как-то нестройно.
– Справа, слева заходи! Обступают меня тесным кольцом!
– Вчера вы дружно качали меня и вынесли на руках в эту машину. Что такое случилось со вчерашнего дня? А я разве в чем изменился? Вот он я, такой же! В чем же дело?
Молчат.
– Ну, смелее, говорите без обиняков. Тут же все и порешим. Протискивается Сокольский.
– Позвольте мне, господин начальник, как выборному депутату, от лица всех собравшихся здесь товарищей изложить вам, в чем именно заключается происшедшее недоразумение. Все дело произошло из-за несознательности наших товарищей, которых смущает новое толкование двух параграфов внутреннего устава, ныне отмененных распоряжением временного правительства: 43-го об отдании чести и 48-го о курении папирос. Вот, по полномочию всех собравшихся я, Владимир Сокольский, выборной депутат, прошу вас разъяснить нашим товарищам, что именно отменено текущими распоряжениями и в каком смысле следует истолковывать последовавшие приказы…
Ясно… Во всем этом стаде только двое понимали, куда он гнет: я и «Володя Сокольский!». Надо было людям сказать что-либо в примирительном тоне, чтоб внушить им, что все обстоит благополучно и не произошло ничего, что могло бы вызвать их тревоги и опасения. Через пять минут все лица прояснились – кризис миновал.
– Ну, а теперь, товарищи, в честь нашего любимого отца-командира – ура!
Побросав флаги, вся толпа ринулась ко мне и понесла меня на руках в машину. Мотор уже заведен… Лихой Дзирне, элегантно откинувшись назад, одной рукой берется за руль, лихим поворотом проскальзывает через ворота и пускает машину с предельной скоростью.
– До-р-р-р-р-огу, – гудит «паккард» и несется по шоссе…
Еще раз, только раз…
Цыганская песня
Армия в полном развале… Теперь уже ясно, что никакие уговоры, никакие обещания не смогут остановить хаоса. Всем руководит невидимая скрытая сила, с которой уже невозможно бороться.
Подобно змее, выжидающей действие своего яда, немцы притаились на время… Сейчас же они неожиданно прорвали наши разложившиеся войска на Золотой горе и скользящим ударом резанули по тылам. Этого было довольно, чтобы все покатилось назад.
За несколько дней мы очутились уже за Тернополем, по дороге на Збараж. Перед нами части пехоты сменяли одна другую, уступая позицию за позицией и уходя куда-то влево. Появились «ударные батальоны», пытавшиеся восстановить бой. Наконец однажды утром перед нами показались части 1-го Гвардейского корпуса. Мой командный пост находился в хуторке близ шоссе, откуда ясно были видны позиции нашего дивизиона с приданными к нему четырьмя батареями 3-й артиллерийской бригады, и передовые линии, и высоты, на которых находился Тернополь. Туда, видимо, все время подходят подкрепления, и то и дело там виднеются дымки прибывающих поездов.
В три часа пополудни к хутору подъехала коляска. Из нее с трудом вылез начальник артиллерии корпуса генерал Папа-Федоров.
– Дорогой мой, – обратился он ко мне, – все шесть полков корпуса замитинговали и вынесли решение: «Ни аннексий, ни контрибуций: будем защищаться только на русской границе, куда и должны немедленно отступить».
На вас командир корпуса возлагает славную, но тяжелую задачу: пожертвовать своей артиллерией, но задержать немцев и спасти от позора Россию, не позволить им овладеть без боя всем гвардейским корпусом со штабами и историческими знаменами! Через 36 часов, когда корпус займет подготовленные для него позиции под Збаражем, можете даже сдаться, если не найдете другого выхода.
– Будьте спокойны, ваше превосходительство, – отвечал я, – наши батареи исполнят свой долг и не опозорят себя и вас.
Тотчас же я вызвал командиров, сообщил им все и прибавил:
– Сейчас же наметьте в трех верстах новую линию в указанных вам коридорах и отошлите туда по взводу от каждой батареи. Обрекогносцируйте скрытые пути отхода каждой. Без сомнения, немцы завтра с восьми часов утра поведут методическое наступление, под ураганом огня провода будут перебиты, передача приказаний станет невозможной. Все лишнее сразу надо отправить в тыл, оставив при орудиях по комплекту снарядов на хороший бой.
Как только неприятельская пехота поймет, что наши окопы пусты, и подойдет на картечь к одной из батарей, я даю право сняться с позиции и отходить на 3-ю линию. Это будет сигналом общего отхода. Прикрываясь линией заранее расположившихся взводов, немедленно устраивайтесь там и будьте готовы к третьей атаке. Все мы достаточно знаем свое дело, люди у нас в руках, и немцы не возьмут нас врасплох.
…Как всегда, после солидной подготовки по пустым окопам, немцы стали продвигаться вперед. Прошло много времени, пока они выяснили обстановку и решились атаковать батареи. Вот одна из них уже бьет на картечь… За ней другая… Снимаются с позиций – и вся долина покрывается пылью уходящих батарей… Наступает затишье…
Лишь на следующее утро немцы решаются идти на штурм. Дивизия германской кавалерии проходит по их тылам с севера на юг, но не пытается атаковать нас, а наши фланги прикрыты лишь патрулями Дикой дивизии… На третьей, последней позиции мы уже спокойно стоим, до темноты. Потом, в походной колонне, одна за другою батареи вытягиваются по шляху на Збараж, не оставляя ни пленных, ни трофеев, кроме брошенных телефонных проводов да груды расстрелянных гильз…
Подъезжая к Збаражу, на высоте близ дороги замечаю огоньки – это штаб корпуса. В дверях хатенки Папа-Федоров встречает меня и ведет к графу Игнатьеву, который в самых горячих выражениях благодарит за спасение корпуса…
Утро 28 июля застало нас в Збараже.
С первыми тревожными известиями с фронта я отдал парку распоряжение перейти в Збараж. Одновременно, по моему поручению, находившийся при мне только что выпущенный прапорщик Гримальский явился к моей жене и умчал ее на нашем «паккарде» в Могилев-Подольск. Дорога была кошмарная, все пути были забиты парками, обозами… Ехать приходилось при фантастическом освещении разрывов приближавшейся канонады. Когда удалось выбраться из свалки, «паккард» полетел, как птица.
