Книга Загадочные страницы русской истории - Николай Ефимов

Наши «кавказские солдаты» даже и внешне — формой одежды и вооружением — отличались от своих собратьев, служивших в Центральной России. Щегольские кивера у них заменялись мохнатыми папахами, мундиры с высоким воротником — черкесками, кожаные заплечные ранцы — суконными мешками. Привычным оружием в бою были кинжал и короткий карабин.

На Кавказе нашей армии противостоял жестокий, вероломный и коварный противник. «Грабеж и разбой, доставлявшие горцу нередко обильные средства для жизни, становились тем же, чем была торговля для образованных народов, и отважный джигит, как почтенный купец средних веков, пользовался всеобщим уважением», — писал автор многотомной «Кавказской войны» генерал В. А. Потто. Ясно, что этот противник понимал исключительно язык силы, преклонялся перед жестокостью и почитал благородство и сострадательность за слабость.

Вот почему Кавказской войне были присущи особая тактика действий, свои правила и законы, подчас непостижимые для тех, кому никогда не доводилось сражаться в горах. Здесь не сходились в штыки пехотные колонны, не было блистательных кавалерийских атак, артиллерийских дуэлей и даже длительных перестрелок. Все происходило гораздо проще, жестче и жесточе: «В чащах чеченских лесов и на раскаленных дагестанских утесах, в молниеносных рукопашных схватках с отчаянно храбрым противником и в изнурительных напряжениях прокладки дорог и расчистки просек крепла воля, закалялись характеры, создавались легендарные боевые традиции, вырабатывался глазомер начальников и бесстрашие подчиненных», — писал Керсновский.

«Лучше от Терека до Сунжи оставлю пустынные степи, нежели в тылу укреплений наших потерплю разбои», — говорил генерал Ермолов. Это не были громкие слова. В инструкции был, например, пункт, что если бандитские шайки прорывались через так называемые «мирные аулы» и не встречали достойного сопротивления, то «деревня истребляется огнем…» «Малейшее неповиновение или грабеж на линии, — предупреждал Алексей Петрович чеченцев, — и ваши аулы будут разрушены, семейства распроданы в горы, аманаты повешены».

Казалось, эта система должна вызывать возмущение и противодействие местного населения. Отнюдь! События на Кавказе нельзя судить по европейским меркам и законам. Там были свои правила, представления и понятия.

«Великодушие, бескорыстная храбрость и правосудие — вот три орудия, которыми можно покорить весь Кавказ, — писал известный мусульманский ученый Казем-Бек. — Одно без другого не может иметь успеха. Имя Ермолова было страшно и особенно памятно для здешнего края: он был великодушен и строг, иногда до жестокости, но он был правосуден, и меры, принятые им для удержания Кавказа в повиновении, были тогда современны и разумны».

Между тем, о событиях Кавказской войны мы знаем только из произведений ее участников — Льва Толстого, Бестужева-Марлинского, Лермонтова, потому как в курсе нашей истории ей посвящены очень немногие страницы. Так что опыт Кавказской войны всецело оставался достоянием Кавказского корпуса, а имена ее блистательных генералов — начиная от бесстрашного князя П. Д. Цицианова, П. С. Котляревского, которого Пушкин нарек «бичом Кавказа», «храбрейшего из храбрых» С. А. Портнягина и продолжая замечательными представителями «ермоловской школы» Д. Т. Лисаневичем, Н. В. Грековым, А. А. Вельяминовым — вплоть до «победителя Шамиля» генерал-фельдмаршала князя А. И. Барятинского, неизвестны нашим соотечественникам.

А ведь история жестоким образом мстит тем, кто пренебрегает ее уроками!

Вот, например, один из уроков: в этой войне чаще побеждал не тот, кто был сильнее, а тот, кто оказывался хитрее, упорнее, проворнее.

«Однажды, — рассказывал ординарец генерала Ермолова Цылов, — когда привезли батарейные орудия для вооружения крепости, Ермолов приказал пятидесяти отборным казакам из своего конвоя ночью выехать за цепь на назначенное место и затем, подманив к себе чеченцев, бросить пушку, а самим уходить врассыпную… Пушка была отличной приманкой — и горные волки попались в ловушку. Чеченские караулы, заметив беспечно стоящую сотню, дали знать о том в-соседние аулы. Горцы вообразили, что могут отрезать казакам отступление, и тысячная партия их на рассвете вынеслась из леса… Казаки, проворно обрубив гужи, бросили пушку и поскакали в лагерь. Чеченцы их даже не преследовали. Обрадованные редким трофеем, они столпились около пушки, спешились и стали прилаживаться, как бы ее увезти. В этот самый момент шесть батарейных орудий ударили по ним картечью, другие шесть — гранатами. Что произошло тогда в толпе чеченцев — описать невозможно: ни одна картечь, ни один осколок гранаты не миновал цели… Между тем орудия были заряжены вновь; опять грянул залп, и только тогда очнувшиеся чеченцы бросились бежать в разные стороны. Двести трупов и столько же раненых, оставшиеся на месте катастрофы, послужили для горцев хорошим уроком и надолго отбили охоту к ночным нападениям».

Или вот строки из донесения командира Грузинского гренадерского полка графа Симонича, который в июне 1825 года всего с одним батальоном заступил дорогу толпам мятежных лезгин, пытавшихся пробиться в Кахетию. Оценив, что противник занимает крепкие позиции на горах, граф принял решение перекрыть долину и стал спускаться в предгорье. «Но едва батальон повернул назад, — сообщается в донесении, — лезгины вообразили по своей глупости, что мы отступаем от страха и, стремительно бросившись занимать Кадор, очутились на ровной и безлесной местности». Уже через десять минут разбитая шеститысячная орава разбойников в страхе бежала от четырехсот русских штыков!

В чем, однако, русские войска никогда не могли — да и не стремились, разумеется, — превзойти своего противника, так это в жестокости. Генерал Потто в своей книге дал объяснение весьма известному термину «абрек»: «Дитя ли, женщина ли, дряхлый ли, бессильный старик — ему все равно, была бы жертва, была бы жизнь, которую он может отнять, хотя бы с опасностью потерять свою собственную. Жизнь, которой наслаждаются, для него смертельная обида… Слово “абрек” значит заклятый… И никакое слово так резко не высказывает назначения человека, разорвавшего узы дружбы, кровного родства, отказавшегося от любви, чести, совести, сострадания — словом, от всех чувств, которые могут отличить человека от зверя. И абрек поистине есть самый страшный зверь гор…»

Впрочем, горцы вообще не щадили ни женщин, ни детей, ни раненых, оказавшихся у них в руках. Они и друг к другу относились преподлейшим образом, не жалея крови своих соотечественников при разделе награбленной добычи, в борьбе за власть и прочие жизненные блага… Но в этом пусть судит их Аллах!

Вот случай, происшедший в декабре 1819 года при атаке мятежниками Чирагского укрепления, где стояли две роты Троицкого пехотного полка. К несчастью, многие солдаты жили по саклям и оказались отрезанными от крепости внезапным нападением. Юный прапорщик Щербина, недавно прибывший на Кавказ из кадетского корпуса, засел вместе с четырьмя стрелками в высоком минарете. Их выстрелы наносили противнику чувствительный урон, не позволяя подойти к осажденной крепости. Когда же мятежникам удалось ворваться в башню, отважный прапорщик занял позицию на самом верху винтовой лестницы и зарубил шашкой десяток человек… В конце концов, разбойники сделали подкоп и свалили башню на землю. «К несчастью, Щербина не погиб под развалинами, — свидетельствует историк. — Горцы, вытащив полураздавленного юношу, предали его страшным мучениям: они нанесли ему множество несмертельных ран и постепенно выматывая жилы, замучили до смерти».