Книга Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев

Женские подначки на Желудева давно не действовали, но сейчас ему пришлось собрать нервы в кулак, чтобы не отвесить расшалившейся бабенке затрещину.

— Предложение такое, — сказал нейтральным тоном. — Поможешь отловить негодяя, выйдешь на волю. Мало того, получишь квартиру в Москве и хорошую работу. Нуждаться не будешь ни в чем. Слово бизнесмена. Добавлю, это отнюдь не акт благотворительности. Я высоко ценю твои способности и знаю, как их использовать.

— Каким образом я могу помочь?

— Пораскинь мозгами, где найти Аниту. Тебе наверняка известны все места, где она может прятаться.

— Они оба сбежали? — В голосе Софьи Борисовны звучало нескрываемое восхищение.

— Да, сбежали.

Софья Борисовна прикурила вторую сигарету от первой:

— Нет, Стас, ничего не получится. Тебе его не взять.

— Почему?

— Он из другой породы, не как ты и я. На нем печать божия. С Анкой они похожи, оба юродивые. У тебя, Станислав Ильич, никогда не было такого страшного врага. Он смерти не боится и деньги для него пустой звук. Он над ними не дрожит. И напрасно думаешь, что он сидит подле принцессы и держится за ее юбку. Он ищет тебя так же, как ты его. Одного из вас заранее можно вычеркнуть из списка живых. Скорее всего, это будешь ты, Стас. Ты заметнее, весь на виду, к тебе легко подобраться. Он умеет это делать, его этому учили.

— Что она в нем нашла? Чем он лучше меня? Молодость? Но Анита достаточно умна, чтобы не придавать этому значения. Или гниль потянулась к гнилью? Выходит, голубая кровь ничего не значит?

— Вот что тебя мучит, Стас? Гордыня, уязвленное самолюбие самца. Протри глаза. Ты сам-то кто? Из благородного сословия? Не похоже, господин Желудев. Скорее твои предки были обыкновенными лавочниками.

Станислав Ильич чувствовал, как разговор уходит в пустоту, но почему-то не мог остановиться.

— У меня миллионы, власть, а у этого прохвоста вошь в кармане гуляет. Как она могла предпочесть? Что за безумие?

Софья Борисовна закурила третью сигарету, судя по размягченному выражению лица, она получала огромное удовольствие.

— Бедненький, несчастненький, богатенький дурачок. — Она вдруг придвинулась и пощекотала его подбородок толстыми пальцами. На неслыханную дерзость Желудев не отреагировал. — У нашего барина денежки, власть, ему весь мир принадлежит, а у соперника всего лишь отчаянное сердце. Условия неравные — о да! И графинечка выбрала безродного нищего и помчалась за ним, задрав хвост. Ах, как же так, почему?! Да потому, господин Желудев, что этот мальчик любит ее. Слышишь, лю-ю-би-ит? Ты давно забыл значение этого слова. Куда же тебе с ним тягаться.

— Хватит! — громыхнул Желудев. — Эту чушь побереги для здешних шизиков, они тебя поймут… Последний раз спрашиваю, хочешь выйти отсюда?

— Не знаю… Возможно… Впрочем, мы повязаны одной веревочкой, я согласна помочь, но как?

— Конкретно. — Желудев достал блокнот и золотой паркер. — Есть два варианта. Они на территории СНГ. Это проблемы Васюка. Гораздо вероятнее, что удрали за границу. Полагаю, у подонка там нет надежных связей, он там как в лесу. Значит, рано или поздно Анита обратится за помощью к родным, к своему клану. Верно?

— ?..

— Назови ее ближайших родичей, банки, где хранятся сбережения, подруг — все, что знаешь. Варшаву отбрось, она под колпаком.

У Софьи Борисовны была цепкая память, что она и продемонстрировала, перечислив несколько адресов — в Париже, Мюнхене, Ницце, телефоны, фамилии, краткие комментарии. Желудев старательно записывал, одобрительно крякал. Когда Софья Борисовна умолкла, небрежно похвалил:

— Видишь, Софочка, а говорила, не можешь помочь. Вон сколько навалила. Никуда пташка теперь не денется.

Станислав Ильич действительно немного взбодрился, но Софья Борисовна его остудила:

— Напрасно все это, Стас. Ты его не знаешь, а я знаю. Он в ловушку не полезет. Здесь или за границей — их никто не найдет.

— В таком случае и тебя никто не найдет, — зловеще, но невпопад заметил Желудев.

…Однако накаркала Софка… К десяти, измученный дневной круговертью, он вернулся домой на Кутузовский, в свою маленькую шестикомнатную квартирку. Возвращение проходило по той же схеме, что и утренний выезд. С десяток телохранителей заблокировали пространство вокруг дома, трое нырнули в подъезд. Там проверили все лестничные площадки, лифты и чердак. Только после этого по сигналу радиотелефона Станислав Ильич вышел из бронированной машины и прошмыгнул в подъезд. На секунду задержался возле почтовых ящиков. Быстро рассортировал дневную корреспонденцию: многочисленные рекламные буклеты на пол, две газеты — «Комммерсантъ» и «Таймс» — сунул в карман. Чудом углядел белый тетрадный листочек, выпорхнувший из ящика вместе с рекламным мусором. Поднял с пола, брезгливо морщась. На листочке крупными уродливыми каракулями было начертано:

«Скоро приду за тобой, сволочь. Жди.

Никита».

13

С утра, после ночи, полной кошмаров, позвонил Мусаваю и смиренно выслушал страстную отповедь. Едва заикнулся о своей просьбе, как бек разразился такими воплями, словно пытался докричаться с вершины горы. Желудев стерпел, мистическое чувство подсказывало, что через это надо пройти.

Мусавай-оглы был давно не тем человеком, с которым Станислав Ильич имел дело два года назад. Из обыкновенного абрека, собирателя дани, каким однажды прискакал на завоевание Москвы, он развился в крупного политика и предпринимателя и по праву входил в десятку главарей, которым отныне принадлежала древняя столица. Вся десятка относилась к южным племенам и находилась в затяжном, тускло тлеющем конфликте с аборигенами, претендовавшими на свою часть добычи. Суть конфликта была не в разделении зон влияния, а носила скорее идеологический, вневременный характер. Ориентированная на западные ценности группировка магнатов, в которую входил Желудев, тяготела к контактам с иностранным, в первую очередь американским капиталом (по принципу сообщающихся сосудов), а непримиримые горцы и помыслить не могли, чтобы делиться с кем-то захваченными территориями, кроме как со своими земляками из далеких аулов. Грозный период второго (или уже третьего?) передела собственности, сопровождаемый перестрелками, взрывами, заказными убийствами и монбланами компромата, постепенно сошел на нет, и нынешняя полемика велась с соблюдением некоторых дипломатических условностей, переместившись в основном на телеэкран. Местное население, так называемый русский народ (крылатое выражение господина Коха), естественно, никто не брал в расчет, тем более что он вымирал, но по какой-то неистребимой, идущей от совка традиции обе стороны в своих обвинениях и декларациях апеллировали именно к нему, что отчасти напоминало дискуссию на кладбище, где каждый оратор непременно отвешивает почтительный поклон покойнику. Надо заметить, в этих громогласных политических схватках, разворачивавшихся на глазах у миллионов руссиян, сподвижники Желудева, общечеловеки, обладавшие, как правило, блистательной лексикой и набором неопровержимых экономических аргументов, поставляемых Гайдаром и Хакамадой, далеко не всегда выходили победителями. Мусавай-оглы тоже стал завсегдатаем популярных политических шоу и, получив слово, наносил сокрушительные удары краснобаям из демократической тусовки. Независимо от темы, ломал оппонентов диким напором, вдобавок мало кто мог выдержать невыносимое блистание его вставного изумрудного глаза.