Книга Сокровище троллей - Ольга Голотвина

Хиторш в ужасе закричал, увидев, как перед лицом его трескается, вспучивается пузырем лед. Словно гигантский кулак ударил снизу в стылый панцирь.

Лед разлетелся осколками, над ним взлетел фонтан темной воды и донной грязи. Он легко подхватил Хиторша, приподнял, ударил о кромку уцелевшего льда — и накрыл, оглушил, уволок на дно.

Дождик стоял на самом краешке ненадежной, потрескавшейся ледяной корки и хладнокровно смотрел, как расправляется Безымянка с его врагом. Бурая жижа то валяла и катала Хиторша по мелководью, в смеси ила и ледяного крошева, то вновь затаскивала на глубину и топила, топила, топила. Искаженное смертным ужасом лицо парня поднималось на поверхность, он глотал воздух и снова скрывался под водой.

И погибнуть бы Хиторшу, гнить под корягой у берега… да поднял речной хозяин взгляд на обрыв. А там стоял, опираясь на палку, подоспевший пасечник Авипреш. И глядел сверху вниз на расправу.

При виде доброго старика водяной сразу стал прежним Дождиком. И его обжег стыд.

«Я сошел с ума, я же мог убить…»

Он махнул рукой — и волна вышвырнула свою добычу на берег.

Крепка лесная топоровская порода! Кто другой был бы уже мертв — а Хиторш с трудом поднялся на четвереньки, зашелся хриплым лающим кашлем, освобождая легкие от грязи и воды.

Дождик сейчас только вспомнил о двух парнях, которые все еще висели на иве — притихли, боялись пошевелиться при виде того, что творилось внизу.

Водяной небрежно повел в воздухе ладонью, словно сметая перед собою что-то ненужное. Ива качнула ветвями, с силой разогнулась и, словно катапульта, швырнула пленников в сторону леса. Оба парня шлепнулись в снег, сразу же вскочили и молча, не требуя объяснений, помчались наутек.

Дождик склонился над Хиторшем, который уже почти пришел в себя.

— Слушай, мразь. Сейчас вернешься в Топоры. Придется поспешить, если не хочешь в потемках добираться. В деревне первым делом пойдешь к деду своему, Сарторшу Южному Камню. И скажешь ему: «Дед, я сегодня был такой же сволочью, как и ты, и через это едва не сдох». Запомнил? Учти, я узнаю, сказал или нет… А потом, если до меня дойдет, что ты измываешься над теми, кто слабее… если хоть одна девчонка из-за тебя слезинку уронит… я тебя хоть в нашей, хоть в чужой земле сыщу. И тогда сегодняшняя трепка тебе забавой покажется. Понял?

Хиторш с трудом поднялся на ноги. Глаза отвел: боялся победителю в лицо смотреть. Он не спросил, что за счеты у Дождика с дедом Сарторшем. Другое сказал — хрипло, враждебно:

— Не дойду я в мокром по морозу, околею.

— Да моя вода с тобою уйти побрезгует, — усмехнулся хозяин Безымянки.

И Хиторш почувствовал, что с него потекли-побежали струйки, из сапог взметнулись фонтанчики… и вот уже парень в сухой одежде, словно только что в сенях оделся.

— Пошел вон, — сказал водяной без злобы. Была злоба, да ушла. Не на Хиторша глядел сейчас юноша — на поверхность воды у своих ног. На ней проступало его, Дождика, отражение.

Но и без этого он чувствовал, что река освободилась от смертной тоски. Очистилась — и распахнулась ему навстречу, как распахивается дверь родного дома.

Никогда в жизни Дождик не чувствовал себя таким легким и счастливым. Ничто больше не привязывало его к миру людей.

Хиторш все пытался вскарабкаться по склону. Дождик улыбнулся старой иве — и та крепким ударом толстой ветви под зад подсобила побежденному врагу подняться на край оврага.

Пасечник Авипреш неуклюже сполз к воде, пал на колени на мокром берегу, вгляделся в свое отражение.

— Ну, сынок… ну, век за тебя богов молить… снял ты с речки проклятье — может, и моя вина хоть малость легче будет… — Он замялся и спросил неловко: — А ты… ну, уходишь?

— Ухожу, — весело отозвался Дождик. — Считай, уже ушел. Разыскал я свою речку…

Договорить ему помешал вскрик, полный сердечной боли.

До сих пор Айки, словно зачарованная, сидела на валуне и широко раскрытыми глазами глядела на сражение. Но сейчас сила более могущественная, чем любое колдовство, заставила ее вскочить и ринуться к Дождику.

Девушка не думала, что потрескавшийся лед мог провалиться под ногами. Она вообще под ноги не смотрела — только на Дождика. Подбежала, повисла на шее.

— Нет, не уходи! Пожалуйста, не надо! Не бросай меня, останься! Как я без тебя?.. Я умру, если ты уйдешь, вот правда же, умру! Как же так, я твою шапку принесла, а ты — уходить!..

Дождик неловко переступил с ноги на ногу. Что значит — «останься»? Он же нашел свою речку!

Но девочка плачет. И говорит, что умрет.

— Айки, послушай… я знаю, тебе плохо живется. Но я не могу жить с людьми, я же тебе рассказывал…

— Можешь! — прорыдала девушка. — Тебя мама держала… ты говорил… любовью… А теперь я буду! Я не отдам тебя никакой речке! Я люблю тебя, люблю!

Дождик замер.

До сих пор только мать говорила ему «люблю». А теперь эта девочка вцепилась в него, как в спасение. Как тонущий вцепляется в борт лодки. Чтобы вырваться, ему пришлось бы сломать эти белые, тонкие, но сильные руки.

Она не лжет. Это самое ужасное — она не лжет. Она действительно любит его и способна подарить ему человеческую жизнь, как дарила мать.

Но зачем ему этот подарок, если у него есть Безымянка?..

Да и чем он сумеет помочь этой славной девушке?

— Айки, — заговорил он в отчаянии, — Айки, зачем я тебе нужен? Я ведь даже не могу на тебе жениться, у меня имени нет!

— И пусть!.. И не надо!.. Я все равно — с тобой… насовсем, навсегда…

— А вот тут я с радостью помогу, — вмешался Авипреш, который уже поднялся с колен и с сочувствием глядел, как девушка плачет на груди у любимого. — Я тебе, сынок, до последнего костра обязан. Но ты мне и без того по сердцу пришелся, я уже говорил… Словом, коли захочешь, усыновлю тебя по закону. Живи с молодой женой на пасеке, а как помру — все хозяйство тебе достанется.

Потрясенный Дождик молчал. А девушка, повернув к Авипрешу красное, зареванное лицо, от волнения нашла для огромной своей благодарности только такие слова:

— А вы с ним похо-ожи!

Дождик прикусил губу: ловушка захлопнулась. Они похожи, да. Не в росте дело, не в глазах, не в лице — душой похожи, он почувствовал это при первой встрече со старым пасечником. Если бы он обошел весь свет — не нашел бы человека, которого охотнее назвал бы отцом.

Но главное — Айки плачет. А этого не должно быть…

Дождик почувствовал, как горячо, остро забилась в его висках красная человеческая кровь. Как истончилась, растаяла связь с водой и берегами, как исчезла власть над каждой веткой, каждым камнем, каждой каплей воды.

Ну что ж… Значит, так тому и быть. Ведь и впрямь не стоит его речная свобода одной слезинки этой чудесной девушки.