Книга Лейтенант и его судья - Мария Фагиаш

Но все пошло не так гладко, как он надеялся. Майор из его полка сел вечером тринадцатого ноября на тот же поезд, как и он, до Вены. Ранее он внезапно решил взять Тролля с собой, хотя собака была известна всем в гарнизоне, но он не смог решиться оставить пса на попечение Алоизии, которая его не слишком жаловала.

Поезд пришел в Вену точно в шесть часов тридцать минут. Он хотел сначала отправить циркуляры на вокзале, но потом передумал и решил бросить их в почтовый ящик на Мариахильферштрассе. Тролля он туда не взял, а оставил его ждать перед булочной напротив вокзала. После того как он его снова забрал, он сел в омнибус, направлявшийся в девятый район, где жила его теща.

— Еще до того, как проснулась ваша жена, вы играли с детьми ее сестры, — перебил его Кунце.

— Так точно, господин капитан!

— Как же вам это удалось?

— Что удалось?

— Проклятье, Дорфрихтер, вы только что приговорили десять человек к смерти! Вам было хотя бы не по себе при детях, которые вас любили и вам доверяли?

— Не по себе? А вы не можете допустить хотя бы на миг, господин капитан, что этим детям безразлично то, что я сделал? Ни один зверь не сравнится с жестокостью маленького ребенка!

— Еще один вопрос, — сказал Кунце и дал знак лейтенанту Хайнриху не заносить ответ в протока! — вы не чувствовали потом раскаяния? Вы, правда, однажды сказали мне, что у вас никакого раскаяния нет, но я, признаться, до конца не поверил. Вы же не варвар, вы цивилизованный человек, христианин. Вы испытываете привязанность к своей жене, вашим друзьям, к собаке, наконец. Как вы могли так полностью избавить себя от всякого сочувстия?

Дорфрихтер в раздумье провел ладонью по лбу, как будто оценивая, какую степень понимания можно ожидать от Кунце. Он не отрывал от него взгляда.

— Я профессиональный офицер, — сказал наконец заключенный. — С самого начала моего обучения убивать — это был мой главный предмет. Если отбросить всякую мишуру, что окружает мою профессию, я не кто иной, как наемный солдат, а еще вернее — гладиатор. Если прикажет кайзер, я убью собственного брата.

— Ни один кайзер вам этого не прикажет!

— Нет. Но если бы он приказал, я бы выполнил приказ. И все мои товарищи сделали бы то же самое. Когда на меня в Линце пала первая тень подозрения — только тень, ничего больше — я обнаружил в открытом ящике письменного стола служебный пистолет одного из офицеров. Этот дружеский жест сделал для меня генерал Венцель. И не для меня одного, а скорее для всех тех, кто не хотел бы платить по долгам чести, для тех, которые бездумно обесчестили себя или армию. Не забывайте о дуэлях. Человек напился, позволил себе пару неосторожных замечаний, и двумя днями позднее он или тот, кого он оскорбил, уже убит, на что четверо секундантов смотрели абсолютно хладнокровно. С того самого дня, когда человек надевает офицерскую форму, у него имеется только один выбор — убить или быть убитым. Минимум пятеро из моих намеченных жертв погибнут в течение года, случись завтра война! Я просто сократил время их ожидания в приемной госпожи Смерти. — Он пожал плечами. — А теперь я сократил свое собственное!

Кунце непонимающе покачал головой.

— Вы просто сумасшедший.

— Вы повторяетесь, господин капитан. Да и как вы можете меня понять? Вы вообще не принадлежите к гладиаторам.

Кунце посмотрел на часы. Десять минут одиннадцатого. Они находились в бюро больше пяти часов. Оба лейтенанта выглядели абсолютно измученными. Но необходимо было выяснить еще некоторые детали, и Кунце вызвал дежурного унтер-офицера и приказал принести несколько бутылок пива и что-нибудь поесть.

За прошедшие месяцы Кунце часто рисовал себе — хотя он отнюдь не склонен был предаваться мечтам, — как это выглядело бы, когда Дорфрихтер наконец признается. Он представлял себе, что это будет нечто, сопровождаемое слезами и бурным проявлением чувств, но совсем не это уютное закусывание в поздний час, когда вкусно пахло горячими колбасками, пивом и свежим хреном.

Полночь была давно позади, когда протокол полного и окончательного признания был готов и Дорфрихтер его подписал.

— Интересно, — сказал он, рассматривая перо, — коробочку именно таких перьев я послал лейтенанту Дильманну. — Он ухмыльнулся Кунце. — Одна из моих ошибок!

— Вы сделали их много.

— Не так много, но среди них были большие. Я должен был не только Хедри, но и самому себе послать циркуляр. Я подумал об этом, но потом решил собственную персону из игры исключить. Другой ошибкой было использовать картографический шрифт. Но главное, я неправильно оценил возможную реакцию армии. Я был, собственно, уверен, что следствие будет прекращено сразу же, как только тень подозрения упадет на какого-либо офицера.

— В своих предположениях вы были чертовски близки к действительному развитию событий, — проворчал Кунце.

— Я, как и прежде, считаю, что уличать меня было ошибкой. Армия ничего не выиграет от того, что меня осудят. Наоборот. Этим наносится ущерб безупречной репутации всего офицерского корпуса. И это в тот момент, когда уважение армии для всей монархии имеет такое большое значение.

«Сцена постепенно становится какой-то ирреальной», — подумал Кунце. Легкомысленным тоном, как если бы это было действие одной из комедий Шнитцлера[7]болтал преступник со своим судьей о совершенном им преступлении. Ни в одной другой стране, ни в одном другом городе мира не могла бы иметь место такая беседа — она была возможна только между людьми, принадлежащими к императорско-королевской армии. Не хватало только цыганского хора с его песнями.

Капитан Кунце провел свою свадебную ночь в своей квартирке на Траунгассе.

Когда он вышел из здания гарнизонного суда, было уже начало второго, и, хотя он знал, что Роза ждет его, он после этого длинного дня, в котором так много произошло, был рад именно в эту ночь остаться один со своими мыслями. Церковь с ее мерцающими свечами казалась такой далекой, в тысячу километров отсюда и в другом столетии, а человек, который только что подписал свой смертный приговор, был ему неизмеримо ближе во времени и пространстве.

Когда он на следующее утро сообщил Розе, что их свадебное путешествие отодвигается на неопределенный срок, она издала тихий жалобный возглас, но не протестовала. Ее супруг пришел к выводу, что она в течение ночи превратилась в образцовую офицерскую жену.

Генерал Венцель воспринял известие о признании Дорфрихтера со смешанным чувством. Он сердечно поздравил Кунце, с видимым добродушием похлопал его по плечу, но капитан знал его слишком хорошо, чтобы не заметить некоторую озабоченность, скрытую за словами похвалы. Генерал продолжал дальше говорить о том, как он сожалеет о сорвавшемся свадебном путешествии, но мысли его витали совсем в другом месте.

— Лучше, если я сообщу об этом Его Императорскому Высочеству лично, — сказал он, провожая к двери Кунце. Имелся в виду наследник престола эрцгерцог Франц Фердинанд. — Его Императорское Высочество постоянно проявлял интерес к этому случаю и наверняка захочет помочь нам словом и делом.