Книга Прощай, детка, прощай - Деннис Лихэйн

— Я решил, что в подходящий момент расскажу Беатрис, — продолжал Лайонел, — и она поймет. Но не сразу. Через несколько лет, может быть. Не знаю. Я это до конца так и не решил. Беатрис ненавидит Хелен и очень любит Аманду, но такое дело… Понимаете, она уважает закон, все эти правила. Она, конечно, не согласилась бы на такое, но я надеялся, что, может быть, когда-нибудь, со временем… — Он посмотрел в потолок и слегка покачал головой. — Когда она решила вам звонить, я связался с Бруссардом. Он посоветовал ее отговорить, но мягко, не перегибая. Пусть, говорит, позвонит, если чувствует, что надо. А еще на следующий день он мне сказал, что, если запахнет жареным, у него на вас тоже кое-что имеется. Что-то там такое насчет убитого сутенера.

Раерсон посмотрел на меня, поднял бровь и улыбнулся, как бы говоря: «Так вон оно как?!»

Я пожал плечами и отвернулся. Тогда-то я и заметил человека в маске морячка Папая. Он проник в помещение бара через пожарный выход, в правой вытянутой руке на уровне груди, направив дуло горизонтально, он держал пистолет 45-го калибра.

Его напарник, вооруженный дробовиком, был в пластиковой маске Каспера, симпатичного призрака, какими пугают на Хеллоуин.

— Руки на стол! Все! Живо!

Папай гнал перед собой двух игравших в дротики. Я успел заметить, что дверь на улицу Каспер запер на засов.

— Ты! — крикнул мне Папай. — Что, глухой? Руки на стол, твою мать!

Я положил руки на стол.

— Ну, блин, — сказал бармен, — понеслось.

Каспер дернул шнур у окна, и тяжелая черная штора, опустившись, закрыла его.

Рядом со мной часто и поверхностно дышал Лайонел. Его прижатые к столу руки были совершенно неподвижны. Раерсон быстро сунул одну руку под стол. То же сделала и Энджи.

Папай ударил одного из игравших в дротики кулаком в спину.

— На пол! Руки за голову. Выполнять. Выполнять. Живо выполнять!

Оба игравших в дротики опустились на колени и стали закладывать руки за шею. Пучеглазый наблюдал за ними, слегка склонив голову набок. Момент был напряженный, сейчас могло произойти вообще все, что угодно, в том числе самое худшее. Папай был способен на все, что бы ни пришло ему в голову. Пристрелить игроков в дротики, нас, перерезать им глотки. Все, что угодно.

Он ударил ногой в поясницу более старшего из двоих.

— Не на колени, я сказал, мордой в пол. На брюхо. Живо.

Оба повалились на пол к моим ногам.

Пучеглазый медленно стал поворачиваться к нам.

— Руки на стол, черт возьми, — прошептал он. — Не то порешу всех на хрен.

Раерсон вытащил руку из-под стола, показал пустые ладони и положил их на стол. Энджи сделала то же.

Каспер подошел к стойке и навел дробовик на бармена.

У середины стойки прямо против Каспера сидели две средних лет женщины, судя по одежде офисные служащие или секретарши. Наводя на бармена дробовик, он задел прическу одной из них. Плечи ее напряглись, и голова дернулась влево. Ее спутница издала стон. Первая сказала:

— О господи! Ох, нет.

— Успокойтесь, дамочки, — сказал Каспер. — Через минутку-другую все это закончится. — Из кармана кожаной бомбардирской куртки он вытянул пустой зеленый пластиковый пакет для мусора и подтолкнул его по поверхности стойки к бармену.

— Наполняй. И не забудь про деньги в сейфе.

— Да там мелочь, — сказал бармен.

— Давай что есть, — сказал Каспер.

Папай, в обязанность которого, по-видимому, входило следить за находившимися в помещении, стоял метрах в трех-четырех от меня, широко расставив слегка согнутые в коленях ноги, и медленно водил пистолетом справа налево и обратно. Я слышал из-под маски его ровное дыхание. Каспер стоял в такой же позе, наставив дробовик на бармена, но смотрел в зеркало, находившееся за стойкой.

Грабители с самого момента появления действовали профессионально.

Помимо Каспера и Папая в баре находилось еще двенадцать человек: за стойкой бармен и официантка, двое на полу, Лайонел, Энджи, Раерсон, я, две секретарши и двое за стойкой рядом с выходом на улицу, судя по виду водители грузовиков. На одном была зеленая куртка от тренировочного костюма, на другом что-то холщовое и из джинсовой ткани, старое и на толстой подкладке. Оба были грузные и одинакового возраста, лет по сорок пять. На стойке перед ними между двух стопок стояла бутылка дешевого виски «Оулд Томпсон».

— Не спеши, — сказал Каспер бармену. Тот стоял на коленях за стойкой и, как я понимал, возился с сейфом. — Не торопись, как будто ничего не случилось, циферки набирай правильно.

— Пожалуйста, отпустите нас, — сказал один из лежавших на полу. — У нас семьи.

— Заткнись, — сказал Папай.

— Никто не пострадает, — сказал Каспер. — Лежи тихо. Просто тихо себе лежи, и все. Все ведь просто.

— Знаете, чей это бар-то, вашу мать? — спросил тот, что был в куртке от тренировочного костюма.

— Что? — сказал Папай.

— Все ты прекрасно слышал. Знаешь, чей это бар?

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказала одна из секретарш, — молчите.

Каспер повернул голову:

— Герой.

— Герой, — согласился Папай и взглянул на идиота.

Практически не шевеля губами, Раерсон прошептал:

— Где твой?

— На пояснице, — сказал я. — А твой?

— На коленях. — И передвинул правую руку на три дюйма к краю стола.

— Нет, — шепнул я как раз в тот момент, когда голова Пучеглазого стала поворачиваться к нам.

— Все. Вы, ребята, считай, покойники, — сказал водитель грузовика.

— Зачем вы говорите с ними, — сказала все та же секретарша, глядя на стойку перед собой.

— Хороший вопрос, — заметил Каспер.

— Покойники. Ты понял? Подонки гребаные. Придурки недоделанные. Уроды…

Каспер сделал четыре шага и ударил водителя кулаком в нос.

Водитель, сидевший откинувшись на спинку высокого стула, упал на пол и с треском ударился о него затылком.

— Какие-нибудь комментарии будут? — спросил Каспер другого водителя.

— Нет, — сказал парень и потупился.

— У кого-нибудь еще? — спросил Каспер.

Из-за стойки вышел бармен и положил на нее мешок.

В баре стало тихо, как в церкви перед крещением.

— Что? — сказал Папай и сделал три шага к нашему столу.

Мне потребовался всего миг, чтобы понять, что он обращается к нам, и еще один, чтобы перестать сомневаться в том, что вот-вот все примет наихудший оборот.

Никто из нас не шелохнулся.