Книга Хозяйка города Роз - Юлия Гойгель

в порядок, обедай и отдыхай. Я ещё зайду. Завтра пообщаешься с Марком. Там к тебе ещё посетители просятся. По одному в день, неофициально, буду пропускать. Официально — только адвокат, следователи, ну и подобные им.

Вечером Антон действительно заходит вновь. Приносит мой телефон.

— Телефоны запрещены, поэтому сильно им не свети. Кстати, кто тебе посоветовал адвоката?

— Никто. Марк нанял самого лучшего и всё, — удивляюсь я.

— Лучший то он лучший, — качает головой Антон. — Но он и вашим, и нашим. Вполне может работать ещё на кого-то. Например, на того, кто тебя здесь решил закрыть. Ты о нём ночью подумай и с Марком ещё раз поговори. Не нравится мне этот Писанин. Непонятно кому он про тебя пишет.

Ночью я думаю. И начинаю с Марка. Всё же адвоката нанял он. И с Элиной теперь остался только он. С Элиной и моим сыном, которого я рискую увидеть ещё через десять лет. Нет. Только не Марк. Мы столько лет были близки. Все, кто угодно, но он не может оказаться предателем. Ближе и роднее Марка у меня никого не осталось. Он и Элина. Не лучшая подруга сестры, не бывшая соседка, даже не мать моего сына. Женщина, которую я люблю. Она всё же ошиблась. Я знаю, что такое любовь. Благодаря ей. Неужели теперь я узнаю, что такое предательство? И Молчанов, топящий меня, как Герасим Муму — это бархатный лепесток розы? А, как колются шипы — мне ещё предстоит узнать?

Очень даже реально маячащая «пятнашка» теперь мне не кажется такой страшной, как возможное предательство лучшего друга. Неужели этот город преподнёс мне не все свои сюрпризы. Самые впечатляющие — ещё впереди? Их для меня приберегла сама хозяйка?

В этой камере не нужно опасаться удара ножа в спину, но я почти не сплю эту ночь. Как Марек поведёт себя при встрече? Что я пойму, увидев его?

Антон разрешает пообщаться не в переговорной, где мы будем слышать друг друга по телефону, а между нами будет стеклянная перегородка, а в допросной. Наедине. Меня даже наручниками не пристёгивают.

Марк уже там. Не дожидаясь, пока выйдет охрана, идёт мне навстречу и крепко обнимает. Несколько долгих минут мы стоим, обнимая друг друга. Никогда бы не подумал, что стану обнимать мужчину.

— Я вытащу тебя отсюда, Тур, — произносит друг, отстраняясь. — Чего бы мне это не стоило. Даже не сомневайся.

У меня много вопросов. Но я начинаю с главного:

— Как Она?

— Держится, — вздыхает Марк. — Не может себе позволить расклеиться из-за Артёма. Всё же Эля прожила с Костей почти десять лет. И у них тоже были хорошие моменты. Он никогда не оскорблял её, не повышал голоса, не ударил, не попрекнул рождением Артёма. И тебе, и ей, и мне, есть за что ненавидеть Костю, но чудовищем он не был. Эля не желала ему смерти, и чувствует себя виноватой, что мы не досмотрели за ним. Она справится, но ей нужно время.

— Где она теперь?

— У меня. Вместе с Артёмом, — спокойно отвечает Марк, глядя мне в лицо. — Спит во второй спальне, а Артём — в комнате. И у нас с ней ничего нет. В их с Комаровым квартиру в Сити она никогда не вернётся, а в доме в районе Роз ей небезопасно. Сам понимаешь. В Фариново она не сильно хочет, и я не хочу. Пусть лучше будет на моих глазах. Она очень за тебя переживает. Если, конечно, тебе ещё нужны её переживания.

— Как Артём?

— Тоже подавлен. Костя хорошо к нему относился. И по тебе скучает. Успел привыкнуть к тебе. Ты ему очень понравился. Мы, конечно, говорим, что произошла ошибка и ты вернёшься… Ему тоже тяжело.

Дальше Марк рассказывает, что, в связи с убийством мэра на территории больницы к нему зачастили проверки. А я всё же решаюсь и передаю ему слова начальника изолятора о моём «самом лучшем адвокате». Друг соглашается, что Писанин и ему кажется «каким-то мутным». Также Добровольский сообщает, что связался со следователем Михаилом, который и вышел на Костю. Тот сказал, что вмешаться в дело не может, но попробует узнать какую-нибудь информацию.

Я не очень жду от него помощи, но Михаил появляется у меня через два дня. Неофициально. И подтверждает все мои нерадостные мысли.

— Это не Димон, — уверенно произносит он. — Димону Костя был нужен живым. Через Элину Эдуардовну, да и всех вас Димон прощупывал слабые места Комарова, выяснял, кто его поддерживал, кто станет защищать и какие имеются у вас собственные интересы на Константина. Дмитрий — известный криминальный элемент, но он прекрасно понимает, что с его прошлым ему никогда не сесть в кресло мэра. А дёргать за верёвочки того, кто в нём сидит — это очень реально и доступно.

Я делюсь своими сомнениями по поводу собственного адвоката, и Михаил обещает завтра же прислать ко мне очень надёжного человека. Говорит, что парень ещё молодой, но очень толковый, принципиальный и уже выиграл несколько, казалось бы, безнадёжных дел.

— Я просматривал больничные камеры, — добавляет Михаил. — И заметил, что твой двойник специально старается обратить на себя внимание. И само убийство на территории больницы… И именно в ту ночь, когда и ты, и Марк фактически не можете подтвердить своё точное местонахождение… У меня создалось впечатление, что копали именно под вас. Костя был не целью, а способом достать вас.

Я снова полночи прокручиваю этот разговор. Что-то в словах Михаила цепляет меня и, вынырнув из очередного короткого сна, я включаю свой телефон. У меня есть алиби! У нас троих! Но, может, лучше, чтобы его не было?

С утра прошу позвать ко мне начальника изолятора и, уже у него, вновь прошу срочно позвать Марка. Антон помогает ещё раз, и Добровольский появляется ровно через полчаса.

Я показываю ему запись. Марк садится на твёрдую тюремную скамейку и берётся за голову.

— Откуда в спальне Эли вообще появилась камера?

— Я сам её поставил, — смотрю на друга и, признаюсь. — Ревновал к тебе, поэтому и подключил к своему телефону. Поставил после нашей первой ночи у тебя в квартире. Не хотел, чтобы ты оставался с ней наедине. Думал, если увижу вас вдвоём… В общем не дам вам быть вдвоём… Ты и сам понимаешь. Поставил на шкаф, чтобы была видна вся спальня. И совершенно забыл о ней в ту, последнюю ночь. Вчера, когда Михаил сказал, что просматривал больничные камеры… Я сегодня ночью только о ней вспомнил. Марк, что делать?

— Не знаю, — Добровольский трёт