Книга Сказки о рыбаках и рыбках - Владислав Крапивин

Вовка остановился, заулыбался щербато:

— Я к вам сегодня приду! Можно?

— Приходи, — сказал Стасик. И не стал добавлять, что Яшки уже не будет. И Яшка промолчал. Вовка поскакал дальше.

«Как мальчик на елочном шарике», — вспомнил Стасик.

«Как мальчик на Дороге», — подумал Яшка.

Дорога в тот раз привела его сюда, к Банному логу. Сейчас, если постараться, можно выйти с Банного лога на Дорогу. А там — звездный путь. Но Стасик не хочет. И он прав… Но, может быть, придет время, и он все-таки узнает, куда способна вывести эта улица его детства?

— Если окажешься когда-нибудь на Дороге, можешь встретить Юкки, — сказал Яшка. — Он покажет, куда идти…

Стасик не спросил, что за Дорога. Спросил:

— Кто такой Юкки?

— Мальчик… Его иногда путают с Лотиком, но это не так. Они даже и не похожи… Просто и тот и другой с сестренками ушли из дома. Искать друзей. Но Лотик нашел своего Гальку, а Юкки бродит до сих пор. И с сестренкой они то теряют, то находят друг друга… Ты смотри, свою Катюшку не теряй…

— С какой стати, — насупленно сказал Стасик.

Вышли к пристани. Потом — на обрыв, на то место, где прощались всегда. Было пусто вокруг, только смесь облачных теней и солнца летела по откосам. Баржа отсюда была не видна, но Яшка знал: добежать до нее — одна минута, как всегда. Только сейчас — не как всегда, а последний раз.

Он вдруг подумал, что рано или поздно баржу пустят на слом. И найдут каменного мальчишку в полинялом костюме с поблекшей пионерской нашивкой на рукаве. Вильсон может об этом узнать, догадается про все… Чего доброго, сделает из мраморного пацана что-нибудь вроде памятника и будет себе сердце надрывать… Яшка не хотел быть памятником!

Он стал сбрасывать одежду.

— Зачем? — без удивления, устало спросил Стасик.

— А мне все это для чего теперь?.. Отдай тете Поле.

— Совсем сдурел, — вздохнул Стасик. — Может, еще сказать, что ты потонул? Мало ей одного Левушки…

— Ох… я не подумал. Ну, спрячь куда-нибудь.

Он стоял перед Стасиком, тощенький, озябший, незнакомый какой-то. Но пока все еще мальчик Яшка.

— Пойду я. Ладно? — жалобно сказал он.

Стасик торопливо кивнул. Что еще делать, он не знал. Обнимать голого дрожащего Яшку неловко. Рукопожатия не были в обычае у туренских пацанов.

— Иди, — выдохнул он. Хотел еще сказать «прощай», да не вышло. Отчаяние и обида вскипели в нем, выплеснулись: — Ну, чего ты стоишь! Не торчи тут, убирайся! Думаешь, нужен ты мне, да?! — И скорчился, сел в мокрую траву, зубы сцепил.

— Вильсон…

— Убирайся! Врешь ты все! Не звезда ты, а… коптилка паршивая, вот! — И Стасик отвернулся так, что захрустела шея. И замер, закостенел…

Яшка стремительно бежал вниз. Хлестали по нему репейники, полынь и бурьян. Болела порезанная где-то пятка. Он всхлипывал громко, не сдерживаясь. Пусть! Последняя боль, последние слезы…

Внизу, у баржи, он все же оглянулся: не следит ли за ним Вильсон? Уж лучше бы выскочил за бугор и следил. Может, рукой помахал бы…

Но Стасик не смотрел, куда убегает Яшка. Он долго плакал, сидя в траве, потом собрал Яшкину одежду, свернул в тугую муфту и затолкал ее в бурьянную чащу.

И пошел к лестнице…

Серое небо

Прошли три дня — пустые, серые. Вечером к Скицыным постучала Полина Платоновна.

— Здравствуйте… Стасик, а что это Яши не видать? То целыми днями здесь, а то…

— В самом деле! — спохватилась мама. — Куда он пропал? И ты, я смотрю, как в воду опущенный. Что случилось?

Стасик тихо кашлянул и стал смотреть в темное окно.

— Станислав…

— Уехал он. Насовсем…

— Как уехал?.. Сбежал?!

— Ну, почему сбежал! Просто перевели… В другой город.

— А в какой город?

— Ну, откуда я знаю? Он сам не знал… Говорил, на Украину куда-то, — придумал Стасик. — Группу, десять человек.

— Но он напишет?

— Откуда я знаю, — опять буркнул Стасик.

— Вы что, поссорились?

— Какая теперь разница! — с отчаянием сказал Стасик. — Если его все равно нет… Что вы все ко мне пристали!

— Не смей грубить! Тебя по-хорошему спрашивают, а ты…

— Не надо, Галина Викторовна, — тихонько вздохнула у двери Полина Платоновна. — Это бывает у мальчиков. Случается, что один из друзей уезжает, а другому обидно, хотя никто не виноват. У Левушки тоже был товарищ, Саша Максимов, а потом, в пятом классе, вот так же… Что поделаешь…

Стасик сидел, привалившись к подоконнику, и наливался тяжелой тоской. В мглистом Катерном переулке шуршал дождь.

Полина Платоновна сказала:

— Славный мальчик этот Яша. Я даже думала…

— Что? — спросила мама.

— Да теперь все равно уж… Видимо, не судьба… Недавно Стасика не было дома, а он пришел, говорит: «Можно, я у вас посижу?» Я обрадовалась. Попросила его: «Поиграй мне, если не трудно». И он начал играть. Импровизировать… Честное слово, ничего подобного я раньше не слышала. Даже до слез… Это просто дар Божий…

Тут закапризничала, разревелась Катюшка, мама подхватила ее, Полина Платоновна незаметно ушла.

…А наутро Стасик с сумрачным ожесточением разломал их с Яшкой домик.

Он решил, что не будет больше страдать и тосковать по Яшке. Мудро, по-взрослому, сказал себе: «Что было — не вернешь, а жить все равно надо». И стал жить как все. Играл на полянке в футбол, ходил в кино с Вовкой и Зямой, которая вернулась из лагеря — загорелая и совсем уж длинная. Потом пришло первое сентября — там вообще хлопот не оберешься. У Стаськиного класса оказалась новая учительница — молодая и очень добрая Елена Матвеевна. Бойко взялась налаживать пионерскую работу, назначила Стасика участвовать в спектакле «Архимед Вовки Грушина». Спектакль был веселый, животики надорвешь, а подготовка занимала целые дни. Заодно Стасик узнал, кто такой был настоящий Архимед, и попробовал проверить его закон, когда купали Катьку. Мама за это пообещала вылить ему за майку всю мыльную ванну и вдруг спросила:

— А от Яши письма не было?

Ну, и все посерело, потускнело тут же. Не надо ни Архимеда, ничего другого…

Мама взяла его за плечи мокрыми руками.

— Ох, Стасёнок ты мой… В жизни ведь всякое бывает. Даже если вы разъехались навсегда, если даже рассорились на прощанье, все равно ведь… что было, то было. Хорошее надо помнить, и тогда оно будет с тобою всю жизнь… Верно ведь?

Стасик глотками загнал внутрь слезы и кивнул. Но вся его тоска, вся печаль по Яшке, которая в последние дни пряталась позади суеты и забот, поднялась опять, сделалась главной.