Книга Андерсен - Шарль Левински

Он похож на меня.

В точности такой же.

Он вышел из машины – ну меня не осталось никаких сомнений. Если бы я встретил его на улице, среди тысяч других, я бы сразу его узнал. Да хоть из десяти тысяч.

Серые брюки, голубой пуловер. С неброским вкусом. Ничего от выпендрёжа его отца.

Его шофёр хотел внести в дом два его чемодана, но тот не позволил. Простился с ним шлепком ладони. Машина уезжает. Пару секунд Феликс стоит, осматриваясь. Я скрываюсь за перилами балкона. Он не должен знать, что за ним наблюдают.

Внезапно я смеюсь. Смех, который сильнее меня, всегда появляется раньше, чем я осознаю, какая мысль его вызвала. Мы могли быть близнецами, подумал я.

Близнецы.

Мой внук и я.

Мне следует держать себя в руках. Ведь я всегда умел держать себя в руках.

Но сходство разительное.

«Интеллект иногда перепрыгивает через поколение». Это была слабая шутка Бойтлина, когда сын врача или адвоката оказывался в классе неуспевающим. В данном случае похоже на то, что через одно поколение перепрыгнули. Косма мне противен, но Феликс…

Вот он подхватил свои чемоданы и идёт к двери. Мог бы постоять ещё немного. Я ба на него полюбовался.

Рослый мальчик заступает ему дорогу, как он это делал перед тем с младшим школьником. Что ему надо от него?

Они что-то обсуждают, но Феликс не ставит чемоданы. Наконец тот освобождает путь, но с угрожающим жестом.

Что здесь происходит?

281

Феликс теперь у себя в комнате. Может, за ужином представится возможность с ним заговорить. Нет, лучше завтра на уроках. Как одноклассник с одноклассником, это естественнее. У него не должно возникнуть чувство, что я ему навязываюсь.

А пока надо использовать оставшееся время. Этот тип, который заступил ему дорогу – кто он такой?

Может, мне придётся защищать от него Феликса.

Если обойти замок кругом и приблизиться к главному входу с другой стороны, где нет дорожки, то окажешься у живой изгороди, за которой можно укрыться. И смотреть, оставаясь незамеченным.

Они всё ещё стоят вместе. Голиаф и его маленькое войско. Он единственный, кто курит. Согласно уставу школы на территории интерната курить строго запрещено, но д-р Мертенс ничего против этого не предпринимает. Хотя он не мог этого не видеть. Кажется, у кого-то здесь есть особые права.

Они рассказывают про свои каникулы. Вернее, рассказывает Голиаф, а остальные ему внимают. Он был в Америке, в Лос-Анджелесе, который он называет Л.А., и если ему верить, он посетил там все знаменитые клубы и лично познакомился со всеми диджеями.

Но у меня не было впечатления, что он из тех, кому можно верить.

Недавний маленький мальчик вышел из дома с пластиковым пакетом с руке. Он хотел направиться к группе, но остановился и медлит. Да, он боится.

Голиаф заставляет его ждать. Потом лёгким жестом подзывает его. Слегка согнув указательный палец.

Маленький приближается.

«Ну?» – говорит Голиаф.

Маленький протягивает ему пакет. «Вот, – говорит он. – Два блока «Мальборо», как ты заказывал».

Голиаф забирает пакет и бросает его своим людям. Даже не заглянув в него. Он не сомневается в деле.

Маленький хочет вернуться в дом, но Голиаф его не отпускает. «Что надо сказать?» – спрашивает он.

Голосок маленького мальчика едва слышен. Мне приходится напрягать слух. «Спасибо, Никлас», – говорит он.

Голиаф отпускает его взмахом ладони. Вся группа ухмыляется ему вслед.

Никлас, значит.

Вообще-то мне должно быть всё равно, какая игра здесь разыгрывается. Не всё равно только, когда это касается Феликса.

Моего Феликса.

282

Он похож на меня в таком множестве пунктов, что я просто поверить не могу. Как будто он – второй я. Многие вещи он делает так же, как я тоже делал тогда. Думает, как думал я. Как я думаю и до сих пор. Я замечаю это по тысячам мелочей.

Например, по тому, какое место в классе он выбрал себе. Не впереди, но и не сзади. А там, где он меньше всего бросается в глаза. Это не может быть случайностью.

Я сел наискосок позади него. Он всегда находится в поле моего зрения.

Мне так приятно его видеть.

На уроках он нечасто поднимает руку, а ровно столько, чтобы не прослыть лентяем. Но если его спрашивают, он знает правильный ответ. До сих пор по нему незаметно, чтобы какой-то предмет интересовал его больше остальных. Вот и хорошо. Не надо так уж много выдавать о себе. Пусть все думают, что знают тебя. Videri quam esse.

Он и в дискуссиях не участвует. Даёт говорить и слушает. Иногда я вижу, как он при этом улыбается короткой улыбкой свысока, которую, кроме меня, никто не замечает. Я совершенно точно знаю, что в такие моменты происходит у него в голове. Я только что с ним познакомился, а уже так хорошо его знаю. Всё в нём кажется мне знакомым.

Близнецы.

Среди одноклассников он не любимчик, но и не изгой. Он не выделяется. Если по прошествии времени они посмотрят на фотографию класса, они с трудом его вспомнят. «В нём не было ничего особенного», – будут говорить.

Но он – нечто особенное. Иногда, когда он думает, что это никому не заметно, он позволяет своим способностям сверкнуть.

На уроке по искусству мы должны были вырезать из куска дерева лицо. Радостно было видеть, как уверенно он направляет нож. У него ловкие руки. Я уверен, его можно было бы легко обучить доить корову так, чтоб ей было не больно. Или сделать кому-то больно, если понадобится.

И это он тоже унаследовал от меня.

Как и вообще всё.

Всё.

Мы ещё не так много говорили друг с другом. Только то, что обычно говорят, приходя в класс новичком. Но мне не к спеху. Приберегу это на потом. Когда у нас дома бывал пирог, достаточно редко, я всегда хотел быть последним, которому доставался ещё и лишний кусок.

Пока что мне довольно того, что я просто нахожусь вблизи него.

283

Мне не придётся воспитывать Феликса. Он уже сейчас превосходен. Я открываю в нём всякий раз что-то новое, и всё мне нравится.

На чёрной доске объявлений сегодня висел призыв: кто интересуется школьным оркестром, приходите на первую пробу. Я пошёл, как и намеревался – и он тоже был там.

Феликс занимается музыкой – как и я. Только играет не на скрипке, а на фортепьяно. Я потом спросил его, почему он выбрал именно этот инструмент, и он засмеялся и сказал: «Потому что у меня крупные кисти».

Рёшляйн тогда тоже сказал мне: «Вообще-то тебе следовало брать уроки фортепьяно, с такими-то лапами».